По пути он говорил:
– Я посетил многие кладбища мира. И на меня легла постоянная тень глубокой грусти о судьбе человека, и его земной глупости.
Мы бродили мимо монументальных памятников с барельефами белых ангелов в виде полуголых детей, горестно наклоняющихся над некрасивыми по земному лицами усопших. Удивляли помпезные огороженные глыбы с выбитыми в них чудовищными барельефами братков, погибших при разборках за захват злачных мест и предприятий. Трогали более скромные замшелые памятники с надписями: "Герой социалистического труда…", "Профессор такой-то", «Гвардии подполковник Краснознаменного…», и совсем завалившиеся безымянные кресты.
Магистр сказал:
– Это уже приметы времени. Мертвые не принадлежат семье – они принадлежат государству.
На одном покосившемся камне было выгравировано:
«Говорила тебе я, ты не ешь грибов, Илья.
Не послушал, и покушал, а теперь вина твоя».
Мы злорадно перешептывались:
– Это его чувство начала и конца?
Магистр услышал, и проворчал:
– Разве вас не поражает трагедия жизни и смерти? Не накатывает любовь к жизни, к близким, и мысли всерьез – о ценностях в жизни человека? Думайте об этом огромном кладбище смертей! Если посчитать, то на этой планете сейчас живут 8 миллиардов людей, и все умрут. А сколько поколений вымерло с начала цивилизации? Жуть! И что, зря в землю ушли? Ушли тела, а не бессмертное сознание, воплощенное в культуре и вещах. Это история, которая не погибла, – нити страданий и надежд, а также глупостей исходят оттуда и влияют на современность и будущее. А недавние захоронения – на родственников буквально.
Дальше была группа могил с обелисками захороненных "афганцев" с одинаковыми датами смерти. На одном из них был медальон с изображением улыбающегося парня в солдатской форме и панамке.
Бухгалтер Петр перекрестился. Завхоз Матвей снял кепку. Марк посерьезнел.
Я молча стоял у этих могил, с неясным чувством, которое позже выразил в стихах:
Сельское кладбище… Тихо, вне наших метаний.
Это – живым обрыв неизвестный, без дна.
Гордые памятники с суетной вязью прощаний
и, без слов, лишь крестной беды глубина.
Вот обелиск, на фото – солдатик в панаме,
смотрит – эпохой неискоренимо живой.
Кто он? Как надежду вернуть его маме?
Что прибавлено им к надежде земной?
Я забыл, что бывают такие пределы
боли неразрешимой, и только лишь полдень
один —
тем дороже, чем кратче в себе его держишь,
этой горькой малиной, не для потребленья, томим.
Перед нами мысленно проходили сотни тысяч мертвецов, молчаливых, словно в неизвестной для живых бездне. Наверно, многие из них карабкались на вершину горы Сизифа, и где их усилия?
– Бессмертные сознания – везде, – услышали мы голос Магистра. – Не только в слове и краске, но во всех вещах, которые сотворила цивилизация. Я привел вас сюда, чтобы вы ощутили дуновение времени, и связь эпох. Правда, выйдете и забудете, увы!
На душе было что-то тяжелое и светлое, не похожее на чувство к живым родным в семье.
Когда мы выходили из этого печального места, Магистр сказал удовлетворенно:
– Это вам для затравки. Чтобы иногда помнили, что есть жизнь и смерть. Кто – мы? Откуда – мы? И что с нами происходит?
