Путь всякой плоти. Роман - страница 35

– Но вы уверены, сударь, – произносит страдалица, с тоской глядя на него, – что Он простит меня? Ведь я была не очень-то хорошей женщиной, да уж, не очень… Если б только уста Господа молвили «да», когда я спрошу, прощены ли мне мои грехи…

– Но они же прощены вам, миссис Томпсон, – убеждает ее Теобальд с некоторой суровостью, поскольку одна и та же тема повторялась уже множество раз, и он уже целую четверть часа нес на себе груз дурных предчувствий несчастной женщины.

И вот он кладет конец беседе, повторяя молитвы из «Посещения болящих», и нагоняет на бедняжку такого страху, что она более не решается выражать беспокойства по поводу своего положения.

– Неужели вы не скажете мне, сударь, – восклицает она жалобно, видя, что он собирается уходить, – неужели вы не скажете мне, что нет никакого Судного дня и никакого ада?! Я могу обойтись без рая, сударь, но ад мне совсем ни к чему.

Теобальд в высшей степени возмущен.

– Миссис Томпсон, – патетически ответствует он, – попрошу вас в сей важный момент не допускать в свою душу никаких сомнений относительно этих двух основ нашей религии. Если и есть на свете что-то несомненное, так это то, что все мы предстанем пред Судом Христовым, и что грешники будут гореть в геенне огненной. Стоит усомниться в этом, миссис Томпсон, и вы пропали.

Бедная женщина зарывается трясущейся головой в одеяло в припадке страха, который находит, наконец, выход в рыданиях.

– Миссис Томпсон, – произносит Теобальд, берясь за ручку двери, – успокойтесь, не волнуйтесь. Вы должны верить моим словам, что в Судный день все ваши грехи будут отмыты добела кровью Агнца, миссис Томпсон. Да, – не выдержав, заключает он с яростью, – если даже будут они как багряное, как снег убелятся.

И он выбегает как можно скорее из зловонной хибары на свежий воздух. О, как же он рад, что беседа закончена!

Он возвращается домой с сознанием исполненного долга: ведь он дал умирающей грешнице религиозное утешение. Дома его ждет восхищенная жена, уверяющая, что никогда еще не бывало священника, столь преданного благу паствы. Он верит ей: по натуре он склонен верить всему, что говорят, да и кому обстоятельства дела известны лучше, чем его жене? Бедняга! Он сделал все что мог, но что толку рыбе прилагать все старания, если она не в воде? Он отнес мясо и вино – это он в состоянии сделать; он зайдет опять и оставит еще мяса и вина; день за днем он будет тащиться по тем же полям, где нашли пристанище ржанки, и выслушивать в конце своего пешего перехода те же мучительные предчувствия, которые он день за днем заставляет умолкнуть, но не избавляет от них, – пока наконец милосердное угасание не освободит страдалицу от тревог о будущем, и тогда Теобальд испытает удовлетворение, что отныне ее душа мирно почиет во Иисусе.

Он не любит эту сторону своей профессии – и даже ненавидит ее, – но не признается себе в том. Привычка не признаваться себе в некоторых вещах прочно укоренилась в нем. Тем не менее его часто посещает смутное ощущение, что жизнь была бы приятнее, не будь на свете больных грешников или, во всяком случае, воспринимай они перспективу вечных мук с большим хладнокровием. Он не чувствует себя в своей стихии. Фермеры же производят впечатление существ, пребывающих в своей стихии. Они полнотелы, здоровы и довольны. И между ним и ими утверждена великая пропасть. Суровая складка залегает в уголках его рта, так что, не носи он даже черного облачения с белым воротничком, и ребенку под силу узнать в нем пастора.