Я в это время закончил выпрягать кобылу и стал заводить ее в конюшню.
– Ладно, Георгий Дмитриевич, обихаживай кобылу не торопясь, я скоро к вам загляну, – крикнул мне вслед комиссар. – Посмотрю, как устроились.
– Как это понимать? – спросила меня Наталия Васильевна, когда я вернулся в каретный сарай.
– Что понимать? – не понял я вопроса.
– Эти заигрывания комиссара с нами.
– Перетерпим, милая. Надо перетерпеть. Ты только помни, о чем ты не должна говорить. Ни при каких условиях.
– Я помню, – заверила она меня. – Я не баронесса. У меня не было мужа полковника. И вообще я мещанка необразованная со смешной фамилией Зайцева.
По ее щекам потекли невольные слезы.
Обняв расстроенную женщину, сказал:
– Любимая, так надо. Так надо для того, чтобы ты выжила в этой мясорубке, в которую превращается Россия. И все это очень и очень серьезно. Вопрос жизни или смерти. Я тоже обеспокоен поведением комиссара, но отказать ему от дома не можем. Здесь он наша единственная защита. ПОКА мы здесь.
– Надеюсь, ты знаешь, что делаешь, – сказала она и спрятала лицо у меня на груди, когда я собрался губами осушить ее слезинки.
Потом мы молчали, стоя обнявшись, даря друг другу свое тепло.
Мехлис пришел в каретный сарай через двадцать минут, когда и кобыла была обхожена, напоена и угощена копной свежего сена, и кипяток был уже готов, и Наташа плакать перестала. Он принес с собой цибик[23] черного байхового чая. Цейлонского. В красивой жестяной коробочке Товарищества чайной торговли и складов «Медведев М. П. и наследники». И горсть мелко колотого сахару в синем бумажном фунтике.
– Это вам мой подарок на свадьбу, – сказал комиссар, вываливая это богатство на стол. – Чем богат…
Наталия Васильевна подняла на меня круглые, ничего не понимающие глаза, с трудом удержала готовую упасть на пол челюсть, но промолчала. Умница моя.
Надо было резко менять тему. Что я и сделал, ни секунды не медля.
– Вот сейчас, Лев Захарыч, мы ваши подарки с нашим удовольствием и опробуем, – постарался придать своему голосу торжественное выражение.
И тут же повернулся к Наталии Васильевне.
– Милая, возьмешь на себя труд по заварке этого божественного напитка?
– Конечно, милый, – ответила она немного странным голосом.
Хорошо хоть улыбается.
Мехлис, слава богу, нашего тихого скандала не заметил. Тем более что я тут же загрузил его другой проблемой:
– Лев Захарыч, что-то все же надо делать с названием моей должности. При нынешней революционной моде все вокруг сокращать до начальных слогов уж очень смешна она на слух.
– Согласен, – ответил комиссар, – но в штате полка именно так твоя должность и прописана. И в старой армии она так же называлась.
– А для чего мы революцию делали? – спросил я его в лоб. – Для чего пели «до основанья, а затем мы наш мы новый мир построим»?
– Вижу, у вас уже есть решение этого вопроса, – констатировал Мехлис.
– Есть, – ответил ему, – переименовать эту должность в начальника медицинской службы полка.
– И таким образом поднять ее в классе с коллежского асессора до надворного советника[24], – засмеялся комиссар.
– При чем тут старые чины, которые уже почти год как отменили? – сделал я удивленное лицо. – Весь вопрос в том, что мне крайне не нравится, когда меня называют пепепупо.
– Ну вы еще не в худшем положении. Вон у Троцкого в Реввоенсовете появился в помощниках замкомпоморде, и то ничего. Не жалуется, – улыбнулся Мехлис.
