– Мне скучно, когда я остаюсь дома один. В такие дни я развлекаю себя так: расстраиваю старую соседку, которую мама просит присмотреть за мной. Старуха вечно злится и жалуется маме, называет меня проказником.
– Мне жаль твою соседку – бабка не заслужила такое наказание.
– Может, для соседки я и наказание, а для мамы я подарок – однажды она так сказала.
– Любая мама сказала бы так.
– Да, любая… Мама у меня добрая… и строгая… Я спрашивал у ребят. Оказывается, что все мамы такие. У них тяжелая работа, потому они ведут себя так. И ваша мама такая же?
Игнат Иванович окинул мальчика пристальным взглядом.
– В моей маме сочетается все. Мне сложно описать, что вмещается во все, но она именно такая. Из ее рук можно получить и душевное утешение, и горькое наказание. Мама всегда скажет мне правду в глаза. Она – единственный на свете человек, который не льстит мне, а говорит все как есть. Конечно, при посторонних я для нее – как ты сказал – подарок. Другого она и не скажет, я уверен.
Игнат Иванович попытался объяснить мальчишке сложными взрослыми словами, что быть мамой – это действительно тяжелая работа. Он с годами понимает и уважает весь труд своей матери.
Мальчик подсел ближе к новому знакомому и заглянул в его блокнот, исписанный, исчерканный чернильными зигзагами.
– Почему все зачеркнуто? Вы написали что-то плохое?
– Нет-нет, в блокнот я записываю только все хорошее, сочиняю письма, которые потом отправляю.
– Маме?
– И папе.
– Вы только так с ними говорите?
– Пока я был таким же мальчишкой, как ты, я общался с ними словами, я жил под их крылом. Теперь я вырос и живу своей жизнью, о которой рассказываю им в письмах. Да только… чернильные буквы не заменят живой разговор.
Любопытство вспыхнуло в глазах мальчонки. В нем проснулся интерес к письмам и общению через них. Никогда в жизни он еще никому их не писал, а тут перед глазами человек, который изо дня в день занимается этим увлекательным делом.
– Вы меня научите писать?
– Вот вырастишь и тогда научишься.
– А сейчас можно?
– Хм, сейчас ты живешь с мамой и папой, и в письмах нет необходимости… Но на будущее, я могу тебе отдать одно свое неотправленное письмо. Обычно письма учит писать жизнь, но тебя, так уж и быть, научу я. – Покопавшись в вещах, Игнат Иванович вынул из рюкзака заклеенный конверт с марками и адресом получателя. – Отдаю тебе на сохранение, Ванюшка, частицу своей души… Только не вскрывай сейчас.
– Почему? – нахмурился мальчишка. – Мне еще рано такое читать?
– Ну-у-у… большую половину слов ты, наверное, не поймешь… Спрячь его куда-нибудь в укромное место, а когда подрастешь – вскроешь.
Мальчишка смотрел на письмо как на сокровище. Марки на нем были цветные и яркие, а Ванюшка был неравнодушен к красивым вещам. Пожалуй, их мальчонка будет рассматривать всю оставшуюся дорогу, пока не сойдет с поезда.
– И вы ни капельки не рассердитесь, если я его открою?
– Нет, – улыбнулся Игнат Иванович грустной улыбкой, – не рассержусь. Я сам отдал его тебе – на что тут сердиться?
– А ваша мама?
– Она не знает об этом письме… У нее есть куча других.
Игнат Иванович подпер руками голову, облокотившись на столик, и провалился в размышления, пока Ванюшка с нескрываемым восхищением и любопытством рассматривал белоснежный конверт, синие чернильные линии, складывающиеся в слова.
– Ва-а-аню-у-ушка! – закричали где-то вдали. Крик был едва различим сквозь грохот колес. – Ва-а-аню-у-ушка! Ванюшка! Ва-а-аню-у-ушка!
