Привезет ли Роксана пудреницу? Вечера, – так сообщила она ему в своем письме третьего дня, – Роксана проводит в Клостернейбурге в получасе езды от Вены, на вилле своей давней соученицы графини фон Клерфайт, которая часто остается в одиночестве, поскольку ее муж, бывший моряк, стал теперь страстным альпинистом и собирателем редких перьев…
Мгновение спустя он наклонился к окошку, захваченный врасплох шумом, который подняли пожарники, и почувствовал удушающий запах гари. Перед глазами у него метались золотисто-красные языки пламени. В квартале Грабен горел богатый дом. Ох, очень уж легко воспламеняющейся выдалась эта осень!
При взгляде на голубую ленту Дуная лицо его прояснилось.
Он сошел у Биржи, решив перейти через канал пешком. На набережной он смешался с толпой и вышел к реке. Во многих других местах, где ему пришлось жить и работать, эта река была декором, но, видя ее укрощенной и мрачной в привычной к наслаждениям Вене, он испытал особое волнение. Он столько раз останавливался на мосту, чтобы увенчать реку цветами…
Задержавшись у парапета, он смотрел невидящим взглядом на течение могучей реки. Какому богу поклоняется эта идущая мимо толпа? Какое вино получится из его трудов, когда время даст им настояться? Что получит память от сердца? От избытка воды корень может загнить, от недостатка – засохнуть.
Николопулос сидел в своей богемного вида комнате, склонившись над рукописями и засучив рукава рубахи.
Увидав у двери Иоанна, он поднялся, застигнутый врасплох.
– Сегодня я тебя совсем не ждал, – растерянно сказал Николопулос.
Среди беспорядка голой комнаты он попытался было найти место, чтобы усадить гостя, но Иоанн уже схватил подвернувшийся под руку наполовину развалившийся стул, вызволив Николопулоса из затруднительного положения. Он уселся у окна, выходившего во двор с виноградными лозами, и вытащил платок, чтобы утереть лоб. Николопулос все еще ожидал ответа.
– Теперь, хотя и поздно, у меня разыгрался аппетит, – беззаботно ответил Иоанн, нетерпеливо показывая взглядом, что у него нет намерения оставаться здесь в заточении.
Николопулос угостил его сигаретой. В течение какого-то непродолжительного времени они курили.
– Пишу уже три часа, не останавливаясь. Пора уж и перерыв сделать… С утра был в Клостернейбурге, в монастыре августинцев. Приняли меня прекрасно, – сказал Николопулос и, понизив голос, добавил: – Среди монастырских рукописей время я провел превосходно…
Через клубы табачного дыма Иоанн с нежностью наблюдал за своим бедным другом, захваченным врасплох его неожиданным визитом. Густые взъерошенные волосы Николопулоса ниспадали, закрывая красивый лоб, спокойный взгляд, любовно ласкал вещи.
– На днях я тоже побываю в Клостернейбурге, но не ради средневековых впечатлений… Что ты переписываешь? – спросил он с ласковой иронией.
Николопулос задвигался на своем сидении так, что его маленький столик с рукописями закачался, и восторженно заговорил:
– Ты даже представить себе не можешь! У меня замечательная находка – Послание сирийского механика Каллиника, который построил флот для Константина Бородатого. В нем содержатся важные сведения о жидком византийском огне…
– Ну, что ж, прекрасно! Вернешься в Париж и сразу же сделаешь доклад. А теперь мне хотелось бы выйти с тобой, прогуляться… Как ты меня находишь?
– Вид у тебя несколько рассеянный, – ответил Николопулос и поднялся. – Должно быть, у тебя трудности… Кто надоумил тебя стать дипломатом?
