Путешествие вновь - страница 32

Вера встретила меня радостным искренним: «Женечка!» И – не было глупой гадкой сцены с битьем ни в чем не повинной посуды. Не было – и всё.

Назавтра Вера зашла в убогую комнату с солнечной улыбкой. Первой улыбкой с момента нашего прибытия в вечно непогожий Берлин:

– Есть, Женечка! Есть другое место! Капельдинерши в синематографе «Одиссей». Синематограф – это же хорошо?

31

Казалось бы, вот оно. Казалось бы, переведи дух. Слушай вечный дождь за окном. Что дождь? Бьет в стекла, гремит по крыше. Вреда нет.

Шуршат шины таксомоторов, гудят рожки. Постукивают молотки ремонтников где-то на углу. Сутулая усталая женщина в красной шляпке тянется на поводке за беспородной, а значит любимой, собакой. День тянется за днем на таком же поводке.

Пасквиль и Гоголь. Скверно, словно в кресле Лабинского. Как, скажите на милость, переводить дух, если жена моя – трудилась, обеспечивала наше существование, а я, муж, – иждивенец и нахлебник? Разумеется, я ходил, искал, надоедал. Отбросив глупые свои предрассудки, пытался стать и кельнером, и швейцаром, и даже вышибалой. Не понимал улыбок и откровенного смеха. Однажды хозяин какого-то ночного клуба, сжалившись, доступно всё объяснил: у меня начисто отсутствовала не только резвая сноровка или физическая сила, но самое главное – разнузданное обаяние, очаровательная наглость, без которой нельзя в подобных заведениях.

Также не шло и речи о том, чтобы получить место – нет-нет, даже не механика, – подсобного рабочего в автомобильной мастерской или велосипедной лавке. Стыдно признаваться в этом, но лгать себе – ещё хуже. Техническая моя олигофрения исключала самоё возможность такого честного мужского труда. С горечью проклинал я свою неуклюжесть, непрактическое образование и особенно горько скорбел о гибели Свечникова, не только замечательного человека, но и работодателя. Да простится мне подобная корысть по отношению к покойному.

Совершенно озверев от отказов, самоедства и трамваев, я чувствовал себя чем-то ненужным и бессмысленным. Гнусным окурком, уносимым мутным канализационным потоком жизни. Пытаясь быть хоть сколько-нибудь полезным, я провожал и встречал Веру с работы. Иногда ей удавалось контрабандой провести меня в зал и усадить где-нибудь сбоку, в проходе. Таким образом я неплохо познакомился с кинематографом и оценил его тревожную отрывистую манеру изъясняться.

Смутно припоминаю, что представляли в тот вечер. Когтистый, оскалившийся вурдалак нападал на женщину, испуганно размахивавшую белыми волосами. Кривились чьи-то губы в коварной усмешке. Выкатывались исподлобья подведенные глаза. Сыпался в бокал смертельный яд. Мелькая острым кадыком, вампир глотал отраву. Скулили печальные клавиши рояля. Заламывая руки, бросалась к слабеющему чудовищу блондинка. Вот хладный труп в гробу. Но саван прочь и – ах! Смерть смыла страшный образ, пред нами прекрасный юноша, и благородное чело, точеные черты. Но – мертв, он безвозвратно мертв.

И ничего уже не исправить, а дождь идет даже в этом придуманном черно-белом мире. Нет, не дождь – косые черточки: дефекты ленты. Конец.