Изменщица! Умри, несчастная, умри!
Вера. Женя, Женечка, а-а-ах, осторожней, дикарь! Порвешь ведь, я сама, сама…
После она раздумчиво курила, и мы вели беседу, сытую и неторопливую:
– Разумеется, Женя. Ты – мужчина, в конце концов тебе и решать. Мне самой тут неуютно. Особенно, когда… – она проглотила всхлип – вспоминаю Бориса Константиновича. – Да и этот нелепый поклонник, разумеется. Но нельзя же совсем с бухты-барахты. Следует все взвесить, как и куда.
– Есть две возможности: Прага и Париж. Я наводил справки. Хуже не станет в любом случае. Здесь мне работы нет. Ergo21, любой риск оправдан и разумен.
– Париж…
– Да, и мне кажется, Париж предпочтительнее. Что Прага? Кнедлики, Карлов мост и глиняный голем.
– Хорошо, милый. Но давай условимся сразу, на немецком берегу. Любая, пусть самая черная работа. Не вздумай спорить! Я не белоручка, ты кажется забыл! Нет недостойного труда, есть дурацкие предрассудки и унизительное отсутствие денег.
Я молча поцеловал её под ключицу.
– Чуть не забыла: роль ревнивца! У тебя она выходит довольно глупо, – и, откинув голову на подушку, Вера искренно и хорошо рассмеялась.
32
Мы прожили в Берлине около пяти месяцев. Это – сложный город, но сейчас мне кажется, в иных обстоятельствах, я вполне мог бы его полюбить. Увы, наше пребывание здесь сразу оказалось осквернено невинной кровью Свечникова, а лихорадочная в целом ситуация в стране и наше катастрофическое безденежье, довершили картину.
Резные готические силуэты кирх, вечный поток автомобилей. Велосипедисты, норовящие сбить с ног, но всегда готовые любезно извиниться. Неповторимый запах мокрого асфальта, горячего гудрона, бензина. Деловитые толпы рабочих, спешащих на смену и на ходу жующих простецкий завтрак. Неподражаемо музыкальные в своей атональности упруго ритмические звуки фабрик, заводов, мастерских. Скрежет, звон, грохот – величественная промышленная симфония.
Магазин одежды, на который я наткнулся в одну из своих бесцельных прогулок, – озаренный белым электрическим светом среди черной пустоты переулка. Я вздрогнул от неожиданности: сквозь стекло Schaufenster22 прямо мне навстречу шли манекены – в корсетах, в черном и красном кружевном белье. Это было так прекрасно, что я замер, ошеломленный. Опустил зонтик и перестал сопротивляться вечному дождю. В этих фигурах чувствовалась сила и красота – несмотря на игривость выставляемого товара они были целомудренны и серьезны, отрицая нечистую истому плохих декадентских стихов.
А кабачки и кнайпы! Уютные милые «Tante Anna», «Berliner Kindl», «Mein lieber Schwan» или «Zum Nussbaum». Обмакнув губы в горечь пильснерского пива, сделав первые – самые вкусные – глотки, приятно было бы вести неторопливые обстоятельные разговоры, вкушая кусочками соленый кренделёк брецель.
Увы, Берлин, нам не повезло и дружбы не сложилось. Но ты в этом повинен меньше всех. Так вышло, что покровитель мой был убит, женщина моя скорбела, а сам я, вместо того, чтобы восхищенно схватывать все твои чудеса, пугливо вдавливал голову в плечи, спасаясь от липкого лилового ангста, таившегося за каждым углом.
Да, Берлин, я смог бы тебя полюбить, если бы не всё это. Ну и, конечно, твои тревожные трамваи, вот чего простить нельзя никогда.
33
Черная стрела башни Эйфеля подпирала радугу. Бордовые крыши прятались в голубовато-сиреневой дымке. Чирикали воробьи, трубили рожки автомобилей. Пахло ванилью, зеленью, цветами и чем-то еще: синим и счастливым. Почему-то сразу стало легко и радостно. Словно, после долгой тяжелой поездки наконец-то вернулся домой. Я поглядел на Веру. Судя по её мечтательной улыбке и блеску глаз, она думала о похожем.
