Путешествия Лемюэля Гулливера - страница 5

Теперь я постараюсь описать наружность его величества. Он почти на мой ноготь выше своих придворных; одного этого было довольно, чтобы внушать почтительный страх окружающим. Черты лица его были резки и мужественны; губы слегка вывернутые, нос орлиный, цвет лица оливковый, стан прямой, руки и ноги красивой формы, движения грациозные, осанка величественная. Император не первой молодости – ему двадцать восемь лет и девять месяцев; и он благополучно царствует уже семь лет. Чтобы лучше рассмотреть его величество, я лёг на бок, так что моё лицо пришлось как раз против него, причём он стоял на расстоянии всего трёх ярдов от меня. Впоследствии мне не раз случалось брать его на руки, и потому я не мог ошибиться в его описании.

Одежда императора очень скромная и простая; покрой её – нечто среднее между азиатским и европейским; на голове надет лёгкий золотой шлем, украшенный драгоценными камнями и пером на шишаке. Опасаясь, как бы я не разорвал цепь, он на всякий случай держал в руке обнажённую шпагу. Длина шпаги достигала трёх дюймов, её золотой эфес и ножны украшены брильянтами. Голос его величества пронзительный, но чистый и до такой степени внятный, что, даже стоя, я мог отчётливо его слышать.

Дамы и придворные были великолепно одеты. Их пёстрая толпа выглядела издали словно разостланная на земле пышная юбка, вышитая золотом и серебром.

Его императорское величество часто обращался ко мне с вопросами. Я отвечал ему, но ни он, ни я не понимали ни слова из того, что говорили друг другу. Тогда он приказал священникам и юристам (так я заключил по их костюму) из своей свиты вступить со мной в разговор. Я, в свою очередь, заговаривал с ними на всех языках, какие были мне знакомы: по-немецки, по-голландски, по-латыни, по-французски, по-испански, по-итальянски, но все эти попытки не привели ни к чему.

Спустя два часа двор удалился, и я остался под сильным караулом – для охраны от дерзких, даже злобных выходок черни, которая настойчиво стремилась протискаться поближе ко мне. У некоторых хватило бесстыдства пустить в меня несколько стрел, пока я сидел на земле у дверей моего дома. Одна из них едва не угодила мне в левый глаз.

Рассерженный этими выходками, полковник приказал схватить шестерых зачинщиков. Чтобы наказать их, он решил передать их в мои руки. Солдаты, действуя тупыми концами пик, подогнали озорников ко мне. Я сгрёб их всех в правую руку, пятерых положил в карман камзола, а шестого взял и поднёс ко рту, делая вид, будто хочу съесть его живым. Бедный человечек отчаянно завизжал, а полковник и офицеры сильно встревожились, когда увидели, что я вынул из кармана перочинный нож. Но скоро они успокоились. Ласково глядя на моего пленника, я разрезал связывающие его верёвки и осторожно поставил на землю; он мигом убежал. Точно так же я поступил и с остальными, вынимая их по очереди из кармана. Я заметил, что караульные и толпа остались очень довольны моим милосердием. Мой поступок с обидчиками произвёл очень выгодное для меня впечатление при дворе.

С наступлением ночи я не без труда забрался в свой дом и лёг на голой земле. Так я проводил ночи около двух недель, пока по специальному приказанию императора для меня изготовляли матрац и другие постельные принадлежности. Привезли шестьсот матрацев обыкновенной величины, и в моём доме началась работа. Сто пятьдесят штук были сшиты вместе, и таким образом получился один матрац, подходящий для меня в длину и ширину; четыре таких матраца положили один на другой; но твёрдый каменный пол, на котором я спал, не стал от этого намного мягче. По такому же расчёту были изготовлены простыни, одеяла и покрывала. Для человека, давно привыкшего к лишениям, и это было хорошо.