Как должно быть сложно ей было наступить себе на горло в очередной раз, прося о помощи его, Калеба, к которому годами не выражала ничего, кроме пренебрежения? Слишком поздно, и он сказал об этом, если бы…
– Это будет в последний раз, Энн!
Пошёл к двери и вышел, не обернувшись.
И рухнуло всё.
Должно быть Энн Хауард слишком долго бежала от этой правды, отгородившись другой, словно более важной. И вдруг, немыслимо быстро растворившаяся дымка её, той ложной реальности, оставила после себя лишь жжение в глазах и никак не высыхающие слёзы. Она потеряла всё давно, и уже не могла ни вернуться сама, ни вернуть потерянных.
Тот человек, годы мнимого счастья с которым в одночасье переплавились в острую муку ненужности, неприкаянности и грядущих скитаний, едва ли вспомнит о ней назавтра, а что она? Она носит под сердцем дитя, которому должно быть невинным и явится в мир без печати неприглядного статуса. Бастард, незаконнорожденный, тот, кому не рады, кто от момента зачатия нежеланен и нелюбим.
Кажется, ею уже никто не был любим, и она, одна на всём свете, нежданно придавленная тяжестью сознания этого, зарыдала громче, чем раньше. Но, не утешительная, стенания Энн подавила тишина.
***
Мирно спала в своей кроватке Эм в обнимку с плюшевым любимцем, мишкой. Калеб сидел около дочери, не отрываясь глядя на спокойную мордашку. Во сне длинные ресницы трепетали от дыхания, на веках проступили трогательные синеватые жилки, ротик приоткрыт и, вязкая и прозрачная, катилась тоненькая струйка слюны, которую он аккуратно отёр.
– Ах, Эм.. – прошептал он.
Он не мог бы сказать, почему, а, главное, с какой целью, снова поддался Энн. Он больше её не любил, и уже знал это, точно и неоспоримо. Он не испытывал к ней и жалости, считая и не стыдясь своего вывода, что она пожинает плоды собственных ошибок. Но, может, он был настолько раздосадован открывшейся истиной, что не смог защитить ни себя, ни свои интересы? Нет, о них он подумал уже позже, когда перед уставшими глазами возникло личико спящей дочки.
Теперь, когда Энн снова была беременна, Калеб тем более не ожидал возможного возрождения их отношений из пепла. Он не был ни очень уж свят, чтобы простить её измену, но был и не слишком низок, чтобы указать ей на дверь. Всего через несколько месяцев падение её стало бы очевидным, слишком явным, и потому он решил оставить всё как есть. Но он думал…
Ни в коем случае он не будет ей потакать. Их разрыв не сменится новым примирением, перемирием, и он не будет жить, ожидая опять и опять, когда за нею закроется входная дверь.
Впрочем, рождение ребёнка, к которому он имел столь малое отношение или, верней, к которому не имел никакого отношения, вряд ли позволит ей впредь жить той жизнью, что она успела пригубить, но, должно быть, не успела вдоволь насладиться.
Всё рухнуло, и он бы сказал ей: «Как ты могла, Энн? Ведь мы могли бы всё преодолеть, перетерпеть вместе!»
Но история в общем – то не терпела сослагательного наклонения, а их собственная закончилась неудачей.
