Девушка в алом молчала. Полина тоже.
– Чем обязаны? – Тишину нарушил Ипполит Аркадьевич.
Полина чуть не зашипела на него по-гусиному, а почему – сама не поняла. Как будто молчать и глядеть друг на друга было лучшим решением.
– Хотела убедиться, что с вами все в порядке и вы не поранились осколками, – сказала артистка, и Полина подумала: она только что выдумала эту причину. – У вас перчатка в цвет моего платья. Почему только на левой?
– Я расскажу, но позже, – выдавила Полина. – Как вас зовут?
Она вдруг вспомнила, что давно, очень давно не разговаривала с кем-то, кто более-менее соответствует ей по возрасту. И никогда – с кем-то настолько красивым. Артистка напоминала Неву в летний день: когда вода темна, но блестяща – смотреть почти невыносимо, а оторвать взгляд практически невозможно.
«Не глазей! – одернула себя Полина и следом подумала: – Хорошо хоть это девушка». Если бы сейчас перед ней сидел юноша (с такими-то глазищами), она могла, чего доброго, последовать за несчастными стаканами – повалиться под стол и расколоться на части.
Право слово, с призраками было гораздо проще. Загибай пальцы да следи, чтобы тебя не убили.
– Мм, Жозефина, – представилась девушка, и Полине вновь показалось, что она придумала ответ на ходу.
– Давно здесь выступаете, Жозефина? – подхватил Ипполит Аркадьевич. – Я вас ни разу не видел. Запомнил бы.
– Достаточно давно для того, чтобы надоело.
Полина и опекун переглянулись.
Ипполит Аркадьевич наклонился к Жозефине и сказал:
– В таком случае у нас есть для вас заманчивое предложение, – и подчеркнул: – Исключительно делового характера.
Жозефина откинулась на спинку стула, скрестила руки на груди и подняла брови. Я жду, говорил весь ее вид.
Не успел Ипполит Аркадьевич раскрыть рта, как к столу, толкая соседние стулья, подошел Остопов. Темно-рыжие обезьяньи волосы, спускаясь с макушки к щекам, возбужденно топорщились.
– Дивная, – он пожирал Жозефину глазами, – позвольте представиться: Антон Остопов. Человек-несчастье. Человек-проклятье. Человек…
– Человек – швейцарский нож[3], я поняла. Жаль только, никто из ваших жертв не додумался использовать вас в качестве плота.
Ипполит Аркадьевич прыснул, и Полина подумала, что в словах Жозефины скрывается какая-то поп-культурная отсылка. Полина разбиралась в этом примерно так же, как в светских беседах. На троечку по десятибалльной шкале.
Остопов тоже не понял шутку, но на всякий случай дернул ртом и игриво погрозил Жозефине пальцем.
– Почему бы вам не пересесть за мой столик? Я и мои друзья в восхищении от вашего выступления. – Он низко наклонился, почти касаясь бакенбардами ее лица.
– Вот уж не думала, что вы любитель поэзии, – небрежно бросила Жозефина, не поднимаясь с места. – Я бы предположила, что вам ближе естественные науки. Увидев вас, любой поверит в теорию Чарлза Дарвина.
Остопов опять не понял шутку, Ипполит Аркадьевич крякнул, а Полину разобрал беззвучный смех. Внутри разлилось приятное чувство. Вот так подумаешь о чем-то, а собеседник вдруг возьмет и скажет это вслух – и сразу ощущаешь с ним общность. Совсем недавно Полина сравнила Остопова с орангутаном, и вот Жозефине на ум пришло нечто схожее. Возможно, это хороший знак. Знак того, что они поладят.
– Так что же? Я жду. – Остопов уже не просил, а настаивал.
– Благодарю, но я останусь с моими новыми друзьями.
Человек-несчастье до неприличия близко придвинул к артистке орангутанскую физиономию.
