– Пропустите меня. Мне необходимо пройти в отдел прозы, – с отчаянной надменностью проговорил Евгений Борисович. – У меня возникла проблема, решить которую можно только при личном общении, – Закинув назад голову, он попытался обойти турникет.
– Гражданин, не мешайте работать, отойдите в сторону. Повторяю для непонятливых – вход только по пропускам, – Парень в камуфляже набычился, ощетинился. Казалось, ещё немного, и он зарычит.
– Значит, пущать не велено, – язвительно усмехнулся Жека. Значит, для них он просто маленький человек, этакий персонаж со страниц классики. Растерянность сменила обида – жгучая, незаслуженная, она резко сжала сердце. Как пережить такое? С ним, писателем, творцом обходятся как с жалким просителем? Он решительно приблизился к турникету. – Послушайте, вы… Жека высокомерно оглядел охранника. – Позовите своего начальника.
– Чего-о? – не выспавшийся и не совсем стряхнувший похмелье детина навис над невысоким Жекой. Внутри у Жеки что-то ёкнуло, он сделал шаг назад, но сумел, не потеряв лица, достойно отступить. Прищурившись, он презрительно вскинулся и громко произнёс «Вы ещё об этом пожалеете!». Не уточнил, кому именно была адресована угроза – лично охраннику, анонимному редактору, издательству или человечеству в целом. Детина в камуфляже махнул рукой, словно отгоняя надоедливую муху, и, опершись на стояк турникета, снова застыл в угрюмой оборонительной позе.
Очутившись на улице, Жека прерывисто вздохнул, протёр слезившиеся глаза. Что за напасть этот колючий ветер! Что-то бормоча, не замечая встречных он побрел по тротуару. Не успев расцвести, зимний день поблек, с каким-то скрытым злорадством исчезая в темноте. В воздухе кружилась серая ледяная крупа, заставляя прохожих прятать лица и ускорять шаги.
Но сверкающая, манящая книжная витрина была по-прежнему ослепительно прекрасна. Как огромная путеводная звезда она сияла в февральских сумерках, внушая уверенность в неизбежности победы света над мглой, известности над забвением. Евгений Борисович подошёл поближе и невольно отшатнулся. Что это? Книги, парящие в этом роскошном аквариуме, казались совершенно иными, не похожими на те, что были здесь раньше. В ярком освещении они нагло, как привыкшие к безнаказанности чиновники, взирали на окружающий мир. Как вообразившие себя элитой выскочки, они бахвалились, важничали перед прохожими, смотрели на Жеку надменно и насмешливо. Они даже как-то распушились, словно сидящие в ряд девицы расправили свои торчащие юбки, стараясь занять как можно больше места и не пустить соперницу. Каждая кичилась успехом, и перебивая друг друга, они шептали нарочито громко, чтобы было слышно окружающим:
– Писатели – это мы! Вот наши книги, их все видят, их читают, о нас пишут и нас приглашают на ток-шоу! А ты кто такой? Где печатался, кто твои читатели? Да и что читать-то? Для издательств ты никто и имя твоё никак!
Жеку бросило в дрожь. Он попятился, плотнее натянув капюшон куртки. Причудится же такое! Заспешил прочь от витрины, но брошенный в спину вопрос разобрал отчётливо: – Тебя хоть один критик заметил?
Озноб усиливался. Хотелось зайти в тепло, согреться. Он огляделся. В глубине переулка матово светился фонарь. У входа в импозантный ресторан красовались припорошенные снегом ярко-зелёные кусты искусственного самшита. Обычно Жека не заходил в такие заведения (ясно же, какие там цены!), но сегодня ему было всё равно. Он с силой толкнул массивную дверь, отодвинул тяжелую штору, не пропускавшую внутрь холодный воздух, и оказался в небольшом уютном зале, за которым угадывался другой, более просторный, вероятно с ярусами – высота потолка позволяла. Дразнящий запах кофе, ванили и свежей выпечки приятно щекотал ноздри.
