Когда ей было шесть и пришла пора идти в школу, они переехали в Санкт-Петербург, в старый дом на Васильевском острове. Маме было важно, чтобы Кристина поступила в школу с математическим уклоном — она была убеждена, что дочери непременно нужно «достойное образование», в то время как Кристине нужны были её прежние друзья, к которым она привыкла, пока они жили в небольшом городке Боровичи. Тогда, после привычных одноэтажных построек, высокий старый дом на Двенадцатой линии казался ей поистине огромным. Если встать у первой парадной, то последнюю даже не увидишь — настолько он длинный, а разного вида и размера башенки на крыше дополняли ощущение необъятности здания.
Тогда всё на новом месте казалось большим и чужим. Ей было сложно справиться с переездом. Она часами не выходила из комнаты, потому что все горячо любимые друзья остались в Боровичах, и вся её детская жизнь вдруг перестала существовать, а на её месте образовалась огромная пустота, заполнить которую было нечем.
В один из пасмурных ноябрьских дней они с мамой направлялись в поликлинику — пройти необходимые осмотры к школе. Моросил дождь. Кристина сжимала в руке плюшевого медвежонка Пиму — подарок мамы. Он всегда был с ней в Боровичах, вот и здесь она брала его с собой в каждую поездку по городу, будто медвежонок мог вернуть для неё утраченный прежний мир. Она говорила с ним, когда что-то её расстраивало, а он молча выслушивал все её жалобы и утешал её одним своим присутствием.
— Мама, смотри — а девочка с собой игрушку таскает! Она же уже большая?— услышала Кристина сзади детский голос.
Она обернулась и увидела рыжего мальчугана, чуть ниже неё ростом, в объёмной дутой куртке. На носу у него расположились круглые очки. Одной рукой мальчик вёл велосипед, а другой держался за руку женщины, по всей видимости, приходившейся ему матерью. Женщина наклонилась и тихо упрекнула его:
— Сергей, нельзя говорить о других плохо.
— Мне шесть, — огрызнулась Кристина, насупившись. Она не любила, когда кто-то отзывался о Пиме плохо.
— Шесть! А всё еще таскаешься с плюшевыми игрушками. Одно слово — размазня, а не девчонка… — не унимался мальчуган.
Кристина сжала зубы, к глазам подступают слёзы. Кто он такой, чтобы судить о ней? Она рванулась вперёд, с размаху стукнула мальчишку по самодовольной физиономии и, схватив за куртку, начала трясти его:
— Сам размазня!
Мальчишка завизжал и схватился за губу. Мама Кристины всплеснула руками:
— Кристина, прекрати!
Она оттащила Кристину за капюшон и бросилась оправлять одежду мальчишки, пробормотав:
— Извините, она обычно спокойная девочка.
— Он сказал, что я размазня! — Кристине хотелось ударить мальчишку ещё раз, чтобы он усвоил: никто не смеет её обзывать.
— Ну же, дорогая… Нельзя бить других деток только за то, что они обзываются, — мама мягко взяла Кристину за руку, но девочка вырвалась.
Кристина побежала назад, ко входной двери. Мальчик продолжал хныкать. Его губа распухла, очки треснули и съехали на середину носа. И поделом ему, меньше будет болтать.
Мама Кристины извиняющимся тоном говорила матери мальчишки:
— Мы вам компенсирует стоимость новых очков… Давайте я запишу ваш телефон.
Казалось, спутанные кусты и заборы никогда не кончатся. Каждая улочка оказывалась похожа на соседнюю, и было непонятно, как выбраться в какое-то людное место, где можно было бы расспросить прохожих. Кристина не представляла, как она сможет добраться до другого города.
