…
Москва всегда многообразная и всегда узнаваемая, как в разное время года, так и в разное время суток. Вереницы изогнутых поездов с высоты пешеходного моста казались огромными удавами, заглатывающими муравьиных людей.
Многоликая вокзальная масса с чемоданами, корзинами, тюками перемещалась в хаотичной осторожности приезжих. Через минуту, свернув за угол величественного вокзала, взгляд ударяется о вертикальную красоту сталинской высотки. Запрокинув голову к небу, дальнозоркие начинают высматривать огромную звезду, обрамленную колосьями пшеницы. Будто лавровый венок, как символ народа – победителя.
Через два часа мы прибыли на окраину столицы, улица Северная, где находилось обветшалое общежитие крестной Веры.
Малыш, с трудом прокручивая несмазанные педали, продвигался по длинному коридору на трехколесном велосипеде. Проезжая мимо неухоженного мужчины в майке, малыш приветливо кивнул и покатил дальше мимо бездверного пролета огромной общественной кухни, где в суете и предвзятости сновали уставшие от трудового дня женщины в аляповатых халатах.
Две комнаты крестной за одной общей дверью слегка отгораживали нас от быта общежитской коммуны.
– Я с девочками в одной комнате, – щебетала крестная, – ты с Мишей в другой. Муж часто в рейсах, он у меня молчун, лишних вопросов не будет.
Опекаемая Олей во всех вопросах быта, я не предполагала, как сложно сделать выбор, как понять правильность выбранного решения. Теперь я не просто знакомилась с квитанциями об оплате коммунальных услуг, но и собирала целое собрание сочинений для перевода ребенка в московскую школу, а оформление опекунства напоминало… «Войну и мир» Толстого – по количеству бумаг, заверенных копий и беспросветного отчаяния.
– В ближайших школах, – говорила крестная, – зарплата маленькая. Тебе надо ближе к центру. В конце концов, Мишу я могу оставить у себя, неделю учится, а выходные с тобой…
Услышав слова крестной, Мишка втянул голову в плечи, боясь повернуться от окна.
– Спасибо, крестная… но мы не расстанемся, мы будем вместе, правда, Миш?
Расслабив плечи, он кивнул, не отрываясь от картинки за вечерним окном, которая вдруг задрожала мутным миражом от брызнувших слез.
– А про школу мне и Оля говорила… и про Москву тоже, – пряча влажные глаза, произнесла я.
– Сейчас важно – спокойствие. Вспомни про Карлсона, главное – спокойствие. Хочешь не хочешь, жизнь надо строить. Планируй свой день по мелочам. Вот завтра – что у тебя по плану?
– Хочу заехать в ОВД к следователю, который рассматривал дело о несчастном случае.
Здание Центрального ОВД находилось во дворе среди жилых домов, двух школ, больницы и лесопарка.
Полнолицый, лысоватый, с мелкими чертами лица, в сером костюме следователь важно расхаживал по кабинету, не обращая внимания на меня, зависшую у порога посетительницу с яркой сумкой в этномотивном стиле. Крохотный мобильный телефон ёрзал по его округлой щеке, забавно напоминая электрическую бритву. Закончив монологическую речь, он сел за стол и, не поднимая взгляда, с металлическим оттенком в голосе произнес в мой адрес:
– Что у вас?
Пробежав узкими от недоверия глазками документ, следователь внимательно осмотрел последний лист. Увидев свою подпись, он приподнял прямые брови и указал жестом на стул.
Присев на краешек, я слегка перевела дыхание, мысленно успокаивая сердце частить пореже.
– Я хотела бы написать заявление, чтобы дело моей сестры пересмотрели… я уверена, это не несчастный случай…
