Пятое разделение - страница 10

Самая громкая из огородниц – Тетушка Кабачок, крепкая, грудастая, с кулаками, которые отлично справлялись и с вилами, и с засолкой капусты, когда-то давно была помолвлена с тихим парнем, жившим по соседству в ее деревне, но надо же было так случиться, что у парня в тот год отлично удались кабачки, а тетушка, которая тогда была еще не тетушкой, конечно, но уже очень хозяйственной особой, испытывала острую нехватку кабачков для закрутки икры на зиму. Свои уже все были перемолоты, а соседские радовали глаз перспективой. Рассудив, что помолвка – практически одна семья, тетушка Кабачок перелезла через забор и набрала полный подол вожделенных плодов. В тот самый миг, когда кабачки уже были переправлены на ее сторону, а сама она болталась на заборе самой аппетитной своей частью обратясь к дому суженого, суженый выглянул в окно и увидел лютое непотребство. Будучи человеком хозяйственным и скаредным, он искренне считал, что помолвка помолвкой, а кабачки – врозь. Он выскочил в огород, хватанул на бегу крапивы и горячо приложился к данному ему судьбой заду. Попранная невинность была возмущена и уже рухнув на свою сторону, из пожухлой ботвы, тетушка расторгла помолвку, голося на весь околоток, что лучше быть женой кабачка, чем такой жадобы и абьюзера. На абьюзера парень разозлился окончательно, вернул тетушке данное ею слово, а себе предложенные ей руку и сердце и твердо ступая пятками по пыльной траве, удалился в задний сад горевать под дулей. Вслед ему полетели кабачки раздора и тетушкино победное улюлюканье. При таких обстоятельствах и явилась миру тетушка Кабачок. Когда, уже спустя много лет, она прибыла в Заиндень, имя так приноровилось к ней, что ничего другого не оставалось, как вписать в домовую, а потом уж и в городовую книгу «тетушка Кабачок». Две ее приятельницы, прибывшие каждая в свое время, возможно и имели какие-нибудь обыкновенные имена, но вскоре стали Тыковкой и Топинамбуром: одна была маленькая и звонкая, вторая длинная и сухая до шелеста, целыми днями возились они на своих грядах, приятельствовали с Василием и Фаустовым мужем, иногда по вечерам пили настойки и тогда пели и танцевали, но большей частью выращивали, удобряли, консервировали, вкусно угощали, просто жалели, сурово одергивали и не горевали.

Из окон мезонина Фрау Фауст был виден небольшой домик двух женщин, живших уединенно, без особого общения, без времени и пространства. Одна из них была дочерью, вторая матерью, но какая кем уже сказать было невозможно, так перемешало время все их годы и события. Они жили в каком-то коротком промежутке между вчера и завтра, как две птички на жердочке, повернутые каждая в свою сторону: одна накрепко застряла в том, что было давно и ей чудилось, что она маленькая девочка или молодая девушка в самом начале еще не прожитой жизни, вторая старательно складывала в эту непрожитую жизнь все, что могло бы пригодиться и сегодня, но, сегодня было слишком маленьким, а завтра таким безграничным, что хотелось обустроить его хорошенько. В непрожитой жизни первой в завтра было ничего не понятно, оно лишь таинственно и радостно звало, в завтра второй все было добротно: здесь были и прогулки под луной с любимым, и неторопливые беседы с подругами, и цветочный сад, и веселая собака, и красивое платье. Все это когда-то было отложено, припрятано до лучших времен. Времена шли, они были то лучше, то хуже, но в сегодняшнем дне ничего не менялось: две женщины жили на пороге завтра, одна по забывчивости, вторая по привычке.