* * *
…Я помню день, когда бабушка начала водить грузовик. Это была зима и вторник, потому что из садика меня не повели на тренировку. Я уже привык тогда, что бабушку привезли из больницы и она опять дома, и что она теперь говорит не как мы, словами, а только глазами, а мама с папой ей всегда помогают – есть, одеваться, умываться. И что она может встать у стенки и стоять долго-долго, пока нее кто-нибудь не найдет, не возьмет за руку и не уведет в комнату. Я быстро привык, а вот мама не быстро, и поэтому тогда, зимой, она часто про это плакала. И в тот день плакала тоже. И я помню, как зашел в кухню, она отвернулась, и я подумал, зачем вообще заниматься этим глупым делом – сидеть с мокрым лицом, шмыгать носом и отворачиваться. Как будто я не знаю, как плачут!
Я полез в шкаф за конфетой и услышал, как к дверям кухни пришла бабушка, встала там, в дверях, и сказала маме – не реви. Глазами сказала, конечно. А мама не умеет разговаривать, когда глазами. И она закричала, громко закричала, и я увел бабушку к себе в комнату и закрыл дверь. Потому что это нечестно, когда на тебя кричат, а ты можешь отвечать только глазами, а тебя не понимают и опять кричат.
Мы с бабушкой сели на ковер, и тут случился грузовик. Он попал мне под руку, потому что я забыл его убрать, когда играл. Я взял его и крутнул колесо. Вжжж! А потом повернулся к бабушке и – и она сказала: «Дай». Глазами, конечно.
Я дал, и бабушка тоже сделала «вжжж». Четыре раза, по каждому колесу. А потом… Потом она поставила грузовик на пол, встала, взяла его за веревочку…
И изменилась.
Она была такая, как будто у нее выросли крылья и кто-то ей сказал: «Давай!» – а она такая счастливая, что разрешили взлет, и очень хочет, но все равно страшно, потому что надо сделать чего-то такое, о чем ты, оказывается, всю жизнь мечтал, но никогда раньше не делал. Вот такое у нее было лицо.
Она потянула веревочку, и грузовик поехал. Она сделала шаг, и веревочка натянулась, и она подвезла его к себе, и еще раз шагнула, и еще раз подвезла, и еще, и еще… А потом она выпрямила спину и повернулась ко мне – и сказала:
«Я вожу грузовик. У меня теперь такая работа».
И я в первый раз увидел, как ее серые глаза становятся синими.
…Это сейчас я люблю, когда бабушка водит грузовик. А сначала я злился. Ух, как я злился! Ведь грузовик был мой, а бабушка теперь водила его почти всегда. Он ездил за ней по всей квартире, и в гостиную, и в кухню, и даже в ванную. Она очень аккуратно его водила, он никогда не врезался в углы и не опрокидывался. Мама и папа сначала у нее его отбирали, а потом перестали, потому что она грустила, если грузовика не было рядом, ложилась на свою кровать носом к стенке и лежала долго-долго. И они быстро привыкли и перестали его отбирать. А я привык не быстро, что грузовик теперь бабушкин, и поэтому злился.
А однажды, когда я злился сильно-сильно, она взяла вдруг – и посмотрела на меня. Я топал ногами, я очень сильно топал, и даже, кажется, орал, а она взяла и посмотрела. И вся злость моя сразу улетела куда-то, потому что на меня никто и никогда так не смотрел. И никто и никогда глазами мне не говорил, что грузовик – это у нее такая любовь. А как можно злиться, когда любовь? И я перестал. Вот взял и перестал. И, наверное, уже не смогу разозлиться, даже если захочу.
