– Простите?
– Ты в сорок шестом так же вышла. С тем же лицом. Только волосы были короче.
– Я… Это ошибка. Мне двадцать девять.
Он хмыкнул и развернул газету, на обороте которой был не текст, а чёрно-белая фотография улицы. Той самой, на которую выходил её дом. Только машины были послевоенными. И люди – в фуражках, шинелях, платках. И на переднем плане – она. Или кто-то, невероятно на неё похожий.
– Память здесь не как у людей. У дома своя. Он не забывает. Он ждёт, когда вернутся те, кто не ушёл до конца.
– Вы кто?
Он не ответил. Только медленно сложил газету и положил рядом. Встал, тяжело опираясь на трость.
– Береги свет, – бросил он на прощание и исчез в переулке, словно в тумане. Хотя утро было ясное.
Арина подошла к газете. На ней уже не было фотографии. Только пустая сероватая бумага. И на ней кто-то ногтем выцарапал: «КОНЧИНА ЧЕРЕЗ СЕМЬ».
Её сердце замерло. Через семь? Что? Дней? Часов? Кто?
Сзади донёсся щелчок – почтовый ящик. Она обернулась и увидела, как створка одного из ящиков медленно закрывается. Это был её ящик. В нём – свёрнутый листок бумаги. Пожелтевший, но свежий. В нём не было текста. Только ноты. Короткий фрагмент, словно музыкальный шифр. И внизу надпись: "Повторение – мать возвращения".
Арина спрятала ноты в сумку и пошла обратно. Она чувствовала, как весь мир за её спиной сжался. Как будто улица не хотела отпускать. Шаг за шагом, дыхание учащалось. Под ногами скрипели ступени, как будто кто-то подражал её шагам чуть сзади. Обернулась – никого.
На лестнице ей показалось, что в окне на площадке кто-то мелькнул. Женский силуэт. И голос. Едва уловимый:
– Ты ведь всё равно не уйдёшь. Ты уже часть этого места.
На площадке перед её дверью лежал ещё один предмет. Маленькая кукла из тряпок. Вся серая, без лица. Только чёрные нитки вместо глаз. На груди – пуговица. Когда Арина подняла её, та показалась неожиданно тёплой.
Она не стала брать куклу внутрь. Оставила у входа и закрыла за собой дверь. Но ощущение, что кукла смотрит ей в спину, не уходило.
В квартире свет включился сам. На кухне зашумела вода в трубах. А из гостиной – снова музыка. Тот же вальс. Только теперь он звучал в два раза медленнее. И голос в записи – кто-то пел.
Она пошла на звук, но граммофона там не было. Только зеркало, в котором отражалась не она, а лестница, ведущая вниз. Как будто зеркало решило показать не комнату, а то, что она оставила снаружи.
Арина села на диван и вытащила ноты. Мотив казался знакомым. Где-то она уже слышала эти семь тактов. Или играла? Пальцы сами начали стучать по колену в нужном ритме.
Она поняла: это было не предупреждение. Это было приглашение. Путь не наружу. Путь – глубже.
Она встала, будто ведомая мелодией, и подошла к зеркалу. На секунду ей показалось, что отражение задерживается на долю секунды, двигается чуть позже неё. Она подняла руку – отражение не сразу откликнулось. Оно как будто колебалось между послушанием и самостоятельностью.
И вдруг – вместо своего отражения она увидела девушку. Молодую, в тёмной юбке и белой блузке, с косой. Она стояла в том же коридоре, но мебель была другой, свет – тусклее, а за окном – снег. Девушка смотрела в зеркало, прямо в Арину. И что-то шептала губами, без звука.
Арина потянулась к стеклу, но в ту же секунду отражение исчезло. Осталась только она, бледная и растерянная, с рукой, прижатой к зеркальной поверхности.
