– А у вас там раненые в операциях были? – спросил я.
Конечно, но у нас в отряде, большую часть составляли чеченцы. У них так заведено: если прогнёшься, будут чмырить тебя всю службу, но если покажешь, что есть в тебе стержень, за своего примут. Тогда будь уверен, раненого не бросят, так что я бы лучше в отряд к чеченцам пошёл, чем не пойми к кому.
После разговора с Доком у меня остался неприятный осадок, мне стало понятно, что находимся мы под командованием дилетантов, и если нас действительно при переходе накроют минами – разбегутся все как тараканы, и бегай потом по бескрайним степям Украины, словно заяц.
«Неужели нашу нацию так оболванили за годы правления бездарных руководителей, что люди, занимающиеся военным делом, разучились воевать?».
Решив развеяться от чёрных мыслей, я решил наведаться к Кате, уж всё мне никак не давала покоя её заносчивость. К тому же прикинув, что: «Если отправка здесь через три дня, а, по словам Бродяги, были те, кто находился здесь уже третий день, из её одиночества следовало – с ней никто особо не общался». Может легенда делала своё дело, а может всем было не до этого, все рвались «туда» – за горизонт.
Екатерина передвигалась по лагерю словно привидение. Она, никого не замечала и все делали вид, что тоже её не замечают.
Катя сидела на скамейке под навесом и что-то писала в блокноте. Её огненно-рыжие волосы были туго стянуты в кулёк, ветер пытался заигрывать с её пышным хвостом, но тугая резинка стягивала их и только тоненькие локоны у лба покачивались от ветра.
– А я всегда мечтал стать психологом, – неожиданно для неё, подсев к ней, сказал я.
Катя вздрогнула так, будто её ущипнули, и, увидев мою улыбающуюся физиономию, улыбнулась в ответ.
– Ну, я так понимаю, если ты здесь, значит – твоя мечта не сбылась!
– Почему ты так решила?
– Хорошие психологи добровольцами на войну не ездят, они ждут тех, кто возвращается с боевых действий, чтобы потом на их синдромах зарабатывать деньги.
– Да, с тобой не поспоришь. А сколько ты здесь?
– Две недели уже, – смущённо ответила она.
– И что, кто-нибудь возвращался?
– Я не знаю, мы же только набираем, подсчётом убитых и раненых другие люди занимаются.
– Значит, ты здесь целыми днями сидишь, и блокнот заполняешь? – не унимался я.
– Нет, мы в игры ещё здесь играем с ребятами.
– В какие же игры здесь можно играть? Тем более с Иванычем!
– В мафию, например, – с блеском в глазах ответила она. – Вот сейчас как раз подходит время, поможешь людей собрать?
– С удовольствием! Как коллега коллеге.
Катя улыбнулась и, встав из-за стола, протянула мне листочек и ручку.
– Твоя половина лагеря левая, а моя правая, ну что, пошли? Только тех кто согласится, записывай.
Желающих играть в мафию оказалось немного, наверное, сказывалось долгое пребывание в лагере. С теми, кто согласился, мы сели за обеденный стол. Нас набралось около десяти человек. Напротив меня сидел парень с позывным Моссад, – он был из Израиля. Увидав по телевизору, как украинские каратели утюжили артиллерией гражданское население, он отправился на помощь мирному населению. По словам Паши, он говорил, что евреи ему не братья и, будучи вывезенным своими родителями ещё маленьким из Союза, он всегда считал себя русским и мечтал возвратиться на Родину. А после победы над карателями он планирует остаться жить на Донбассе.
Моссад напоминал тихого соседа по лестничной клетке, которого лет пять доставали жильцы сверху своей громкой музыкой. И вот не смотря на свой мягкий характер и высокую культуру поведения, ему всё это надоело, настолько надоело, что он отправился из своей уютной израильской квартиры на помощь неизвестному народу – народу Новороссии.
