Я, конечно, лгу, но с некоторой долей правды. У меня не было холеры, но была дизентерия. Эффект от моей лжи не замедлил сказаться. Мгновенно лицо майора белеет, как полотно. Двух полковников охватывает страх:
– Пойдемте! Пойдемте! У нас дела, товарищ майор!
Майор смотрит на меня в замешательстве и быстро убирает руки. В это время раздается еще один выстрел пистолета, который снова потрясает стены, но на сей раз все трое торопятся к выходу, и вослед им раздается хохот военных. Двое «холерных», привстав в полулежачем положении, тоже смеются, раскрыв рты до ушей, как два бродячих скелета. Джирядэ вдруг показывает пальцем на Аврэмеску и Добрикэ, взвод смотрит в указанном направлении, и все начинают смеяться еще сильней, охваченные диким весельем. В какой-то момент Джирядэ говорит:
– А ну вас, прекратите, а то у меня тоже откроется язва!
Потом оборачивается ко мне:
– Товарищ лейтенант, кто это были?
– Поверь, Костаке, я хотел бы тебе ответить, да не знаю. Я их до сих пор не видал ни разу.
– Ну и черт же проклятый этот майор! Лютый, как змей.
– Да…
* * *
Приближается конец декабря 1987 года и одновременно с ним – момент, когда мой взвод будет демобилизован. Солдаты вернутся к себе домой. Я никогда их больше не увижу. Еще несколько дней – и они тоже уедут. Оставят в моей душе пустоту, потому что я снова допустил ошибку и привязался к ним в этом мире, где у тебя не должно быть никаких чувств и ты должен быть ко всему безразличным. Что скажут они обо мне? Сколько времени будут обо мне помнить после того, как расстанутся со мной? Не знаю. И вскоре меня больше не будут занимать подобные мысли. Я знаю только, что они уедут так же, как путешественники, которые сошли на короткое время на сушу, вновь поднимаются на борт парохода и теряются в открытом океане, а я останусь и дальше на этом острове, чтобы подниматься на леса и спускаться с них, собирать взвод на обед и отводить их в 1-ю Колонию, видеть других людей, падающих с этажей или раздавленных стенами, застреленных из строительных пистолетов со сжатым воздухом, отравившихся метиловым спиртом или попросту умерших во сне и найденных застывшими в кроватях. Останусь, чтобы встречать другие весны и зимы. Пройдут годы и годы, другие солдаты помрут и другие командиры взводов. Может быть, одним из них буду как раз я. Потому что земля «Урануса», как и наш социализм, нуждается в жертвах, и жертвы одна за другой опускаются в земные глубины: котлованы и туннели, которые мы роем, требуют новых трупов, и бетон, заливаемый в основание Дома, требует живой крови.
Январь 1988 г. Румыния.
Военная трудовая колония «Уранус»
Зима выказывает свой суровый нрав, и в начале года погода приносит нам снег и морозы. Термометры днем показывают минус восемнадцать градусов, а ночью опускаются до минус двадцати семи или тридцати градусов на ветру. По утрам окна в спальнях напрочь замерзают.
Когда мы отправляемся на работу, холод проникает до самых костей, вьюга треплет наши старые шинели и взвивает их полы до пояса. Мы напяливаем на головы меховые шапки, на фронтальном отвороте которых сияет герб нашей республики с ее снопами колосьев, горами, тракторами и еловыми лесами, с пятиконечной звездой, сияющей вверху, в небе, над нефтяными вышками и горами. И чем ярче она сияет, тем тусклее наш мир. Более четверти личного состава рот больны. Пять командиров взводов лежат в больнице с дизентерией и бронхитом. Один умер.
