– Доктор Уилсон, вы когда-нибудь были… писателем, создателем – любой формы? Вы когда-нибудь пытались что-нибудь сотворить?
– Когда я был студентом, я писал детективные рассказы, – задумчиво ответил психиатр. – Он творец, автор, рассказчик в своем преступлении?
– Вряд ли это рассказ в конвенциональном понимании, – продолжил Писториус. – Это больше похоже на пробу пера. Скорее всего, нас вскоре ждет другое убийство, более изощренное. Доктор Уилсон, когда вы писали детективные рассказы, вы показывали их кому-нибудь? Вы получали отклик?
– Ему нужна обратная связь… И он продумал, как ее получить, – Уилсон обернулся на Клемана и Дарио. – Резонанс, СМИ?
Он не заметил, как начал говорить естественно – не заботясь о возможной рациональной критике.
«Эдвард Писториус изъясняется метафорами и мыслит абстракциями, – думал Уилсон, – что он тут делает? Он понимает фигуры речи – и ему, как и Дарио, ценно, когда его слушают и слышат…»
– И если преступнику понравится обратная связь, он продолжит. Но… он намеренно сделал гротескно. Он ждет, что его осудят. Или будут говорить, что он умен, и он не оставил следов и водит полицию за нос. Вот почему клише.
– Творца тяготит отчуждение. Творчество это не просто создание чего-то, но и способ диалога с миром – оно не может замыкаться на творце, диалог нельзя вести с самим собой – потому что это приводит к стагнации… – согласился Писториус. – Я бы не сказал, что он ищет похвалы. Как мне кажется, он ищет именно диалог.
– Если мы не позволим прессе вмешаться, – заключил Клеман, – если дело не предавать огласке, это снизит стимул. Конфиденциальность сейчас превыше всего.
Уилсон понял, что Писториус говорил и про себя… Проекции и перенос – которые помогают увидеть паттерн.
– Рассказчик, проба пера, – вздохнул доктор Уилсон, рассуждая вслух, – послание, на которое должен был кто-то откликнуться… Без огласки будет сложно, к примеру, связаться с практикующими психиатрами, чтобы обратить их внимание на клиентов с параноидальным бредом или бредом величия. Подавляющее большинство вообще не обращаются за помощью. Если отталкиваться от того, что ему не хватает внимания, это не всегда буквально. Если он творец, он хочет, чтобы смотрели глубже и видели смысл. Какой смысл у его творения? Был ли в нем смысл?
– У кругов может быть символизм, – предположил Дарио.
Писториус приложил палец к подбородку.
– Цикл перерождения, бесконечность, идеал и целостность… Было ли у жертвы что-то, с чем это можно связать?
– Разве что образ алкоголика можно счесть идеальным и целостным… – поморщился Клеман.
Дарио хмурился и пытался собрать все воедино.
– Доктор Уилсон, возможно, я неправ – но разве параноидальный бред или бред величия не помешал бы преступнику планировать преступление настолько тщательно? Отмычки и маскировка и кэб, никаких отпечатков или следов ДНК…
– Бред это еще и делюзии, делюзии не всегда в психозе и острых состояниях, с рассеянностью и короткими эпизодами ажитации и экзальтации. Я исхожу из того, что здоровый ум бы не стал убивать, а уж тем более вот так. Соответственно, есть когнитивные нарушения – в логике, в восприятии действительности.
– Если это потенциально серийный убийца, – произнес Клеман, – у него есть почерк. Что вы можете судить о его почерке сейчас, по этому убийству? Что будет повторяться?
– Если это психопатия, то, как история показывает, – Уилсон указал на стол Писториуса, заваленный стопками пожелтевших листов, – он только во вкус войдет. И в попытке вести диалог будет искать себе подобного. Он не гуманист, даже если убил – да простит меня покойный – свинью, а мизантроп. Я не хочу делать поспешных выводов. Я не менталист, а его душу я не вижу, я вижу его когнитивный след. Он мог все выставить с точностью до наоборот, как с маскарадом… Но, к примеру, руку поставить, как у хирурга, ему нельзя было научиться за две недели.
