– Puis-je parler a monsieur Vladique? – раздалось из цветов довольно громко.
– Владика, – объяснила Тамара.
Он поставил вазочку перед собой на ковер и, потянувшись за бутылкой, произнес: – Говори по-русски!
– Здесь Люсьен, – сказала вазочка с легким акцентом. – Салют! Как поживаешь, Владик?
– Нормально. Чего надо?
– Суаре в консульстве. Консул рад видеть тебя э Тамара.
– Я с компанией, – сказал Владик и показал рукой на нас.
– Меня не считайте, – тотчас проговорил я.
– Консул рад видеть твоих друзей также, – отрапортовал Люсьен.
– А напьемся? – сказал Владик и выпил водки; все это время, разговаривая, он занимался тем, что аккуратно наливал себе в стакан, поставленный на ручку кресла. – А изблюемся?
– Фо-па-буар-ком-эн-тру, – промурлыкало в вазочке, – э-ту-сэра-бьен.
– Говори по-русски! – рявкнул Владик.
– Я говорю, все будет в порядке. Приезжайте.
– Ауфидерзей, – сказал Владик и понюхал маргаритки: прозвучала сегидилья, и Люсьен пропал.
– В Вологде лучше было, – заявил Владик с грустью и нежностью. – Лес так лес, не этот парк. На медведя охота, прелесть. Обложат, позвонят, приедешь – прелесть. На волков с вертолета. Круглый год парное молоко, творожок. Никаких оранжерей, никаких витаминов. Чудно! Никаких консульств, французов, хунхузов. Девчонки веселые, заводные, никаких брюк… А счас копеечный фонтан из Лондона привезли – сразу: «Почему фонтан?» Он нашей водой не бьет, привезли цистерну английской, простой, водопроводной, – сразу выговор. Всё твои глаза и уши, – обратился он к Кудрявцеву.
– Песья морда и метла, – сказал тот. Вообще он держался тут очень независимо: похаживал, поглядывал, наливал себе когда хотел.
– Ну, так что там у тебя? – повернулся Владик ко мне, и я понял, что это его «ты» – дружеское.
Тамара стала развязывать пакет, узел не поддавался.
– Ножа нет? – спросила она Железняка.
– Что я, комсомолец? – ответил он и разорвал бечевку. Достав дубленку, он несколько раз встряхнул ее и погладил. Сейчас, признаться, она выглядела не такой шикарной, как у меня дома.
Тамара оглядела ее со всех сторон и сказала:
– Примерь, Владик.
Он только бросил на нее взгляд, не пошевелился даже и спросил:
– Сколько за нее хочешь?
– Четыреста! – сказал Железняк.
– Может, Эдик возьмет… – промямлил Владик. – Шофер мой. За триста. Мне-то даром не надо.
– А предложить кому-нибудь? – спросил Железняк.
– Предложить можно. Предложить всегда можно. Но тут, – он мотнул головой куда-то за окно, – никто не возьмет. Ну, кому? – обратился он к Тамаре. – Колычевы, Шестаковы, Минские?.. У них этого добра навалом.
– У них – да, – отозвалась Тамара.
Видно было, что ей не хочется выпускать вещь из рук.
– Оставь, если хочешь, – сказал Владик мне без интереса. – Может, кто и возьмет. За триста.
– Ему деньги сейчас нужны, – сказал Железняк. – Он на один день.
– Здесь не госбанк, – сострил Владик и опять заржал. – Заворачивай, – распорядился он.
Железняк посмотрел на Тамару.
– Может, Эдику? – сказала она жалобно.
– Заворачивай! – прикрикнул на нее Владик. Она стала складывать дубленку и заворачивать в какую-то новую бумагу с тиснеными цветочками.
– А ты, значит, фирму закрыл? – сказал Кудрявцев.
– Ты о чем? – не пугаясь, ответил Владик.
– Об этом самом. Об мохере. Об часах.
– А-а-а… Ну́-так. То случайно… Честно, ребята, взял бы – денег наличных нет. За триста, ей-богу, взял бы.
– Ладно, – сказал мне Миша. – Не расстраивайся. В Питере устроим, клянусь. Есть один верный человек.
