Рассказы по истории Древнего мира - страница 48

– Твое мнение, Каллистрат, ясно. Садись! – сказал притан. – У нас два предложения. Проголосуем как положено. Кто за то, чтобы послать в Спарту отряд во главе с Тиртеем, поднимите руки.

Взметнулся лес рук.

– Кто против?

Против было человек сорок. Ученики Тиртея и отцы его учеников.

Эфоры[67] восседали в своих креслах. Послы, вернувшиеся из Афин, уже сообщили им решение афинян. На помощь отправлен какой-то калека, к тому же еще учитель, никогда не державший в руках копья. Это было явной насмешкой, издевательством. И как на него ответить?

Мнения эфоров разделились. Одни высказались за то, чтобы отослать калеку назад. Второй эфор, Эванор, предложил поступить с ним так, как поступали в Спарте со всеми уродами и слабосильными, – прикончить. Третьим выступил Гиппоном.

– Да, эфоры, – сказал он. – Афиняне отправили к нам то, что не надобно им самим. Они хотели нас оскорбить. В таких случаях умнее всего сделать вид, что мы не задеты: поблагодарить афинян за поддержку и, оставив у себя этого учителишку, соответственно относиться к нему как к союзнику.

– Да! Да! – подхватил четвертый эфор. – Гиппоном прав. Пусть учитель остается у нас и видит, как мы живем. Разрешим ему бывать, где он хочет. Ведь у доблести нет секретов.

Мнение Гиппонома победило тремя голосами против двух.

Тиртей. Художник Г. Моро. Вторая пол. XIX в.

Уже второй день ходил Тиртей по пыльным улицам Спарты. Конечно, здоровый человек, не слишком торопясь, сможет обойти Спарту за час. Но Тиртей хромал и к тому же часто останавливался, наблюдая за всем, что ему встречалось на пути.

В Спарте не было великолепных храмов и общественных зданий, украшавших его родной город. Эфоры, которым принадлежала огромная, ни с чем не сравнимая власть, распространявшаяся и на обоих царей, собирались в жалкой лачуге на немощеной агоре. Дома не отличались друг от друга ни величиной, ни внешними украшениями – последних попросту не было. Но более всего Тиртея поразило, что из домов не шел дым. «Неужели спартанцы не едят горячей пищи?» – думал афинянин. Эта мысль не только интересовала, но и волновала Тиртея. Все эти дни он питался всухомятку тем, что взял с собою в дорогу, и в воображении все чаще возникала дымящаяся миска с ухой или куриным бульоном. «Но ведь они не едят горячего, потому что приучают себя к походной жизни, – подумал он. – Спарта вечно в пути. У нее даже нет стен».

Войско спартанцев выступало из города. Сверкая вооружением, гоплиты[68] двигались, не нарушая строя, ряд за рядом.

Тиртей ковылял позади. Но никто из горожан, вышедших проводить воинов, не смеялся, как в первые дни, над его хромотой. Во взглядах людей можно было уловить уважение и даже восхищение, какое в родном городе к Тиртею проявляли лишь его немногочисленные ученики.

В такт движению грянула песня:

Тиртей выбросил руки вперед с такой силой, словно бы он пытался удержать песню. Да, это была его песня. Он сочинил ее год назад, на лугу за Эвротом, наблюдая, как спартанские юнцы обучаются строевому шагу. Они были тогда безоружны, но в их движении по мокрой от утренней росы траве была грозная сила и неведомая Тиртею красота единения. Тиртей сочинял песню о себе, о своем горьком уделе чужака, но против его воли пришедшие к нему слова сами встали в строй. И на привале ему захотелось сделать что-нибудь приятное этим мальчикам, лишенным радости общения со словом. Ведь их никто не научит ценить красоту поэзии, глубину мысли философов. Они умрут невеждами!