– Ненавижу пробки.
– Кто ж их любит?! Давай в правый ряд, уже подъезжаем.
Любаша с трудом перестраивается, останавливается у кромки тротуара.
– Жди. Двери запри. Меня не будет не менее сорока минут.
– Ладно, ладно. Я пока посмотрю новости. – Любаша включает телевизор, вмонтированный в панель.
Интерьер.
Сергей входит в помещение банка. Затёртый ковёр, пара кожаных кресел. У стойки, где сидит охранник, Сергея ждёт неприметный мужчина в чёрном костюме.
– Я жду вас уже полчаса, – ворчит мужчина.
– Пробки, да ещё гололёд. Насилу доехали.
– Пошли.
Они проходят по коридору, спускаются по боковой лестнице вниз. Операционный зал.
Любаша в машине смотрит телевизор. На экране – Израиль, последствия террористического акта: несколько машин скорой помощи, носилки с ранеными, плачущие люди, полицейские и врачи помогают раненым…
Интерьер.
Квартира Ксюши и Рахили. Работает телевизор. На экране Израиль, последствия террористического акта. Закадровый комментарий журналиста: «Взрыв произошёл на автобусной станции. Несколько десятков человек ранено, шестеро убито…»
На носилках маленький мальчик. Крупно его лицо.
– Выключи, выключи, я не могу больше! – Ксения встаёт с кресла, делает шаг к столу, на котором лежит пульт. Рахиль прикрывает его рукой.
– Ах, видеть не можешь?! А мы вот так живём! Каждый день, каждую минуту! Не война, а планомерное уничтожение всего и вся. Сотни искалеченных и убитых. Эти шалавы уверены, что люди заболеют саркомой души – боязнь лечь спать в своём доме, выйти на улицу, сесть в автобус, страх жизни. И неважно, где это происходит – в Иерусалиме, Каспийске, Москве или в Америке.
– Угомонись. Ты же не на трибуне!
Но Рахиль продолжает:
– Не отсидишься, не залезешь в щель, как таракан.
– Будет тебе кликушествовать. Ты ещё о конце света заговори.
– Мне нужны деньги, – без перехода, какой-либо паузы и очень резко вдруг произносит Рахиль.
– Сейчас принесу, – Ксения выходит в другую комнату, открывает ящик письменного стола, берёт потёртую, ветхую косметичку, достаёт из неё три бумажки по сто долларов и тощенькую пачечку пятисотрублёвых купюр. Возвращается к Рахили.
– Вот.
– Что это ты мне суёшь?
– Ну, ты ж сказала, нужны деньги.
– Ха!
– Что означает твоё «ха», хотела бы я знать?!
– Ой, не могу! – Рахиль давится смехом. – Святая простота! Мне нужно много, очень много денег!
– Да на кой они тебе?
– Я организовала негосударственный Центр психологической помощи для пострадавших во время террористических актов и для родственников погибших.
– Ты? Не может быть! Неужели в Израиле подобных организаций нет?
– Есть десятки.
– Ну и?
– А нужны сотни по всему миру.
– Да ты всегда, как чёрт от ладана, шарахалась, если предлагали вступить в партию, профсоюз или…
– Сравнила рыло с топором!
– Грубиянка.
– И в России тоже организую. Вот для чего нужны деньги.
– Ага.
– Что означает твоё «ага»?
– Ага – это то же, что твоё вечное «ха».
Подруги дружно расхохотались. Утирая слёзы, выступившие на глазах, Ксения решительно произносит:
– Будут.
– Кто?
– Не кто, а что.
– Ограбим банк?
– Что-то в этом роде. Сядь и послушай внимательно. Не перебивая. На днях мои хозяева сделали очень странное предложение, – но договорить Ксения не успела, раздался резкий и длинный звонок.
– Кого это черти принесли, – идя открывать, ворчит Рахиль, – как всегда на самом интересном месте.
Она распахивает дверь. На пороге Мара, Йоська и весь их «выводок» от мала до велика – шесть мальчишек в чёрных лапсердаках, на макушках кипы, а вдоль чумазых мордашек вьются пейсы.
