Николай Леонидович встал из-за стола, подошёл к Володьке, взял его, ещё дрожащую, руку и крепко пожал. Потом обнял его дружески за талию, подвёл к столу и усадил. К Володьке постепенно начал возвращаться естественный мир. Под потолком висела керосиновая лампа, отбрасывая во все стороны фантастические тени и ждала поэта, или художника, чтобы начать с этих теней и развить умопомрачительные сюжеты. По другой стороне стола сидела Иркина мама и приятно улыбалась Володьке. Ирка стояла возле русской печки, облокотилась на припечек и тоже приятно улыбалась. На столе стояла бутылка недопитого самогона, несколько стаканов и неказистая сельская снедь. Воцарилось молчаливое благоденствие. Нарушил молчание Николай Леонидович.
– Для знакомства – по маленькой. – Володька выпил и начал приобретать дар речи. Oy чувствовал, что уже может говорить, но не находил никаких слов. Да ещё и не прошёл пережитый стресс. Выручил Николай Леонидович. Он начал рассказывать как его ранило, как попал в госпиталь и ещё разную фронтовую всячину. Но он видел что Володька это воспринимает без особого интереса. Он сидел как будто его окунули в воду, вывели из первого шока, но ещё не вынули из воды. Николай Леонидович поменял тему.
– Давай напрямую, герой. Тебе племянница моя нравится? – Вижу, что нравится. Не упусти. Ладно. Вам с нами не очень интересно. Даю вам увольнение. Тебе, Володя, до завтра, А племяшке – на три часа. – Идёт? Вижу, что идёт. Идите посчитайте звёзды, потом расскажете. – Володьке показалось, что он ему подмигнул. Но это, наверно, только показалось.
Как только они оказались на улице плотина прорвалась! Не успели закрыть дверь. как Володька с жадностью голодного дикаря, с напором льва, с любовной яростью тигра, до излома костей прижал к себе Ирку и впился губами в её губы. Он высасывал её влагу. он чувствовал её язык, ноздри улавливали дурманящий запах, тот запах, что может уловить и отличить только влюблённый, тот запах, что будет в памяти десятки лет и будет чудиться за сотни километров. Всё поплыло, всё кружилось, потом всё исчезло и остался единственный мир. Мир чувств и осязаний. Вот она эта грудь, своей упругостью прижалась к телу, вот оно это сердце, что трепещет с той же амплитудой, что и Володькино сердце, с амплитудой земли, Солнца, звёзд и всего Мироздания. Вот оно единое целое, что воссоединилось из двух половинок, ищущих и страдающих. И ничего больше не нужно. Да разве может быть что-нибудь большее, кроме полноты ощущения этой радости и счастья. – Нет! – Всё остальное мелочь! Потому, что всё остальное – только фон. Бледный фон, чтобы увидеть как ярко вспыхнула звезда воссоединения двух любящих сердец. И не для кого-то. Нет! Только для них одних. Володька обнимал и с радостью осознавал. Что всего полчаса назад он это сокровище потерял, потерял, может быть, со своей жизнью, а сейчас нашёл, и нашёл навсегда. Навсегда!
Послушное тело Ирки угадывало его все желания, и повиновалось им. Она только шепнула —
– Пойдём на сеновал. На наш сеновал, что приготовил дед Михей. – На сеновале те же объятия, К Иркиному запаху присоединился запах сена, что было сверх естественно. Его рука прикоснулась к её груди, к обнажённой груди, он припал к ней губами. Его рука впитывала наощупь всю прелестную красоту девичьего тела. О, господи! Как можно было создать такое совершенство?! По мере движения руки Володьку охватила нервная дрожь. Дрожало и Иркино тело. И вот лоно! Вот оно лоно! Сто молний вспыхнули в Володькиной голове. Застонала Вселенная. Он сделал какое-то движение и провалился. И ничего не помнил. И, как бы уходя от действительности, он ничего не понимал. Он ощущал только безграничное счастье. Проснулся он от Иркиного поцелуя.
