– Да, завхоз. Дядя Петя. Сегодня подарил.
И Ежик посмотрел на директора максимально честными глазами – а вдруг поверит и отстанет? Вдруг ему повезет?
– С какой это стати завхоз дарит тебе подарки? – язвительно поинтересовалась директриса.
– А я ему помог парты двигать, – отчаянно соврал Ежик. – Я помог, а он за это подарил.
– Хорошо, – ледяным тоном проговорила Галина Петровна. – Сейчас мы пойдем к Петру Ивановичу и посмотрим, подтвердит ли он твои слова. Татьяна Николаевна, я попрошу вас присутствовать.
– Да, да, конечно, – вскочила учительница.
Ежик понял, что он пропал. Они вышли из кабинета – директор с фонарем, Татьяна Николаевна с чувством праведного гнева, отраженном на пылающем лице, и Ежик с горячим желанием провалиться сквозь землю. В ад, в преисподнюю, как можно глубже и дальше. Но пол не разверзся под его ногами. Шаги гулко отдавались в пустом коридоре, шел урок, и в школе стояла тишина, которую только через десять минут должен был разорвать на мелкие клочки пронзительный звонок, а после него рев вырвавшихся на волю юных созданий.
Оставалась крошечная надежда: завхоз дядя Петя не сидел на одном месте, хотя теоретически за ним была закреплена каморка под лестницей. В течение дня он перемещался по школе, где-то что-то ремонтируя, пересчитывая оборудование, контролируя исправность электропроводки и проверяя состояние сантехники. Найти его было сложно.
У входной двери бдительно дежурил охранник.
– Юра, где у нас Петр Иванович? – строго обратилась к нему директор.
Юра вытянулся.
«Скажи – не знаю, – мысленно молил Ежик. – Скажи – у него выходной. Нет, лучше, он уехал за новыми партами. И вернется завтра. Скажи, пожалуйста!»
– Петр Иванович в актовом зале проверяет стулья для завтрашнего собрания, – бойко и без запинки отчеканил Юра, как будто учил ответ всю ночь.
Мир рушился. Пока троица шла к актовому залу – две решительные дамы, олицетворяющие воинствующую добродетель, и один маленький преступник – перед глазами Ежика разворачивались картины из будущего: его обвиняют в воровстве и исключают из школы, а может быть, даже сажают в тюрьму; родители отказываются от сына-вора; он, весь в наколках, с такими же, как он, разбойниками и убийцами сидит за решеткой и хлебает тюремную баланду из железной миски. Но хуже всего – это стыд, жгучий, непереносимый стыд разоблачения, которое должно произойти через минуту, в присутствии директора и Татьяны Николаевны. Когда выяснится, что Ежик все наврал, что он – всего лишь трус, вор и подлец, когда весь мир узнает об этом… О, как же хотелось Ежику умереть на месте, только бы никогда не заходить в этот зал, не видеть завхоза, не переживать этот позор!
Дядя Петя, как обычно, в синем халате, в очках набекрень и с карандашом за ухом деловито копался у сцены безлюдного актового зала.
– Петр Иванович! – зычным голосом воззвала директор. – Можно вас на минутку, будьте любезны!
Завхоз поднял голову, удивленно заморгал, быстро приблизился, обводя всех троих недоумевающим взглядом: что могло от него понадобиться?
Галина Петровна выдержала паузу и торжественно произнесла:
– Петр Иванович, вы сегодня дарили вот этот фонарик вот этому мальчику?
И она вытянула руку вперед, держа двумя пальцами предмет Ежиковых несчастий.
– А? Что? – удивился завхоз, переводя взгляд с одного на другого. – Какому мальчику? Ему?
Дядя Петя непонимающе уставился на Ежика. Ежик зажмурился.
