– Ого! – усмехнулся Оспины. – Кто это у нас? Рыцарь Пепелища? Иди лечиться, калека, а то и второй глаз потеряешь.
Ториан медленно поднялся. Его движения были не такими плавными, как раньше, но все еще несли в себе силу бывалого воина. Он поставил флягу на камень. Механические пальцы правой руки сжались в неуклюжий, но крепкий кулак.
– Последний шанс, – произнес он тихо. «Ибо написано: Мне отмщение, Я воздам, говорит Господь» (Римлянам 12:19). Но иногда Господу нужна рука. Даже железная.
Оспины плюнул. – Руби его, парни!
Мародеры бросились на Ториана, размахивая ножами и обрезками трубы. Они были жестоки, но медлительны и глупы. Ториан встретил первого ударом настоящей левой руки в челюсть. Кость хрустнула с мерзким звуком. Второй мародер замахнулся трубой. Ториан блокировал удар железным предплечьем. «Крепость моя…». Металл звякнул, но выдержал. Ториан пнул нападавшего в колено, и тот рухнул с воплем. Третий, самый юркий, пытался ударить сбоку. Ториан развернулся, его железная рука схватила запястье с ножом. Механические пальцы сжались. Хруст. Вопль.
Оспины, видя, как его подельники корчатся на земле, озверел. Он вытащил из-за пояса короткий, грязный тесак и бросился на Ториана со всей яростью. Ториан отступил на шаг, избегая удара. Тесак свистнул у него перед лицом. Он чувствовал запах пота, страха и злобы нападавшего. В этом запахе был запах всего Пепелища. Всего его падения.
«Если я пойду и долиною смертной тени, не убоюсь зла, потому что Ты со мной…» (Псалом 22:4). Старые слова, отзвук былой веры, пронеслись в голове. Ты со мной? Где Ты был тогда, когда они выжигали мне глаз? Когда отрубали руку? Когда клеймили предателем?
Ярость, черная и знакомая, вспыхнула в Ториане. Он не стал уворачиваться от следующего удара. Вместо этого он шагнул навстречу. Левый кулак со всей силы врезал Оспиному в солнечное сплетение. Тот ахнул, согнувшись пополам. Железная рука Ториана вцепилась ему в грязные волосы, резко дернула вниз. Одновременно колено Ториана со всей силы рванулось вверх. «Твой жезл и Твой посох – они успокаивают меня» (Псалом 22:4, продолжение). Удар колена в лицо был жестоким «успокоением». Хрящ хрустнул. Оспины рухнул без сознания, лицо превратилось в кровавое месиво.
Тишина. Только хрипы поверженных мародеров да тихие всхлипы старухи. Ториан стоял над ними, тяжело дыша. По лицу его текла кровь – царапина от ножа, едва задевшая щеку под повязкой. Его левый кулак болел. Железная рука гудела от удара. В горле стояла знакомая горечь. Не победы. Пустоты.
Он подошел к старухе, все еще сидевшей в пыли. Молча протянул ей оброненный сверток – это оказался обгорелый, но целый деревянный ящичек. Старуха с благодарностью схватила его, прижимая к груди.
– Уходите отсюда, мать, – хрипло сказал Ториан. – Здесь скоро снова будет горячо.
Старуха что-то пробормотала, крестясь, и поспешно заковыляла прочь, оглядываясь на него со страхом и благодарностью. «Ибо алкал Я, и вы дали Мне есть; жаждал, и вы напоили Меня; был странником, и вы приняли Меня…» (Матфея 25:35). Напоил? Принял? Он был чудовищем, напугавшим старуху почти так же, как мародеры. Просто чудовищем с остатками совести.
Ториан хотел было вернуться к своей фляге, к забвению, но его единственный глаз уловил движение на краю развалин. Тень. Не мародерская. Слишком тихая. Слишком… наблюдательная. Человек в поношенном, но чистом плаще с высоким воротником. Лицо скрыто капюшоном, но Ториан почувствовал взгляд. Холодный. Оценивающий. Знакомый.
