Шло неудержимо время, стоял уже май, мы жили не очень дружно, подчиняясь исключительно обстоятельствам. У тестя, Петра Андреевича, на лугах был огород, всей семьёй мы ездили полоть картошку.
А в конце мая мы с ней поговаривали о проведении совместного отпуска на Черноморском побережье. Вечерами я писал свою первую повесть. Тесть как-то раз подошёл и спросил:
– Что ты пишешь, прочитать можно? Я охотно подал ему общую тетрадь. Слава Богу, он не разобрал мой почерк, и тогда заговорил о бесполезности моего занятия, что писателем я всё равно не стану, так как нет специального образования.
– Я же учусь, – на мои слова он отмахнулся.
– И охота тебе ерундой заниматься? Их вон сколько развелось, что читать уже некому! Лучше бы шёл учиться, куда я тебе советовал – в политехнический. Я бы тебе дорогу пробил туда…
Он целый час читал мне лекцию о современной жизни, в которой, по его словам, я не разбираюсь. На это я лишь изредка ему возражал.
Дарья Михайловна услышала, и вставляла свои фразы, которые меня должны были бесповоротно вразумить, чтобы оставил своё учение на журналиста и занялся бы тем делом, каким промышляют они, то есть наживой богатства.
Лариса уже легла спать, но из-под одеяла прислушивалась к разговору. Под конец, не придя к единому мнению, мы разругались. Меня обзывали твердолобым, упрямцем.
Я считал, что учиться можно без отрыва от производства, они же выдумали, что я хотел перевестись на дневное обучение. Пётр Андреевич считал, что без диплома с техническим образованием с моим документом «писаки» я буду ничто. Я не думал, что можно так заблуждаться. Но не возразил, зная его отношение к литературе вообще.
Он уже давно был отставником. Прошёл суровую школу жизни и ещё работал в отделе охраны социально-значимых объектов. Разве его биография настолько покрыта тайной, что недостойна пера? Пришлось заикнуться об этом его дочери, но Лариса возразила, что отец не любит, чтобы копались в его послужном списке. Такой он человек. Но за ним нет ничего такого, чтобы за него им всем было стыдно.
Своей дочери Пётр Андреевич достал путёвку в санаторий, меня же лишили такой возможности, то есть выходило, что своим упрямством я не заслужил путёвку и поеду дикарём.
Следуя его философии, я должен был прочувствовать, что значит остаться без общественных привилегий. Но я не стремился за ними, глубоко презирал всех тех, кто гоняется за престижами, прогибаясь перед начальством.
На следующий день я собрался уехать к своей матери, которая жила в загородном посёлке.
В субботу Лариса работала, я заехал в ателье мод сообщить ей о своём решении. Она ничего не сказала, хотя по её карим глазам я видел, что моим намерением она осталась недовольна. Тогда я резко бросил, что ухожу от неё насовсем.
– Почему? – спросила сдержанно она, хотя её зрачки бегали, глаза выражали растерянность.
– Ты же знаешь, что я ненавижу, когда меня начинают учить уму-разуму и при этом ещё и оскорбляют. И пока будем жить с твоими родителями, мы не будем ладить.
– Разве они тебе мешают заниматься? Разве они разрушают наши отношения? – вопрошала она.
– Именно так! Это же твои родители?
– А если бы жили с твоими, думаешь, мы бы не ругались?
Я не ответил, так как заметил, что в её глазах стояли слёзы, которые меня несколько смутили. Я смягчился и сказал ей, что приеду в понедельник и выскажу своё окончательное решение, с чем и уехал.
