Не лишне было бы подметить, что они были пожилыми людьми, которые прожили совместно не один десяток лет, и тёща и тесть давно утратили тёплые отношения. Я не помню, чтобы они вели задушевные и дружеские беседы и внимательно относились друг к другу, когда разговоры не сводятся только к деловым и хозяйственным вопросам, а текут непринуждённо в русле, что называется духовным общением.
Такое общение сближает и роднит души. Но в том доме такие беседы никогда не велись, быть может, разве что до меня, в их лучшие годы. Всё, что говорилось между ними, лишь о вещах и где и что и, как и, через кого можно достать импортное тряпьё. И способны были также делиться примерно такими новостями: «А вы слыхали, Марья Ивановна купила изумительный сервиз? И сколько у людей только денег!» И далее начиналось описание этого сервиза, из какого он фаянса и как он затейливо расписан. И всё это говорилось с оттенком зависти или любопытства. Я редко когда вступал в такие разговоры, но в основном молчал или старался не слушать обывательские рассуждения.
Я любил беседы, в которых можно было поделиться впечатлениями от прочитанной книги, фильма, или как на меня воздействует серьёзная музыка и что она собой представляет, какой её язык и что композитор ею передал слушателям. И в моём понимании это настоящее общение…
Не раз, споря с тёщей, я убеждался и предчувствовал, что мне здесь долго не жить и лишь по той причине, что в этом доме не умеют уважать человеческое достоинство и то, к чему он способен. Как бы я рад был, если бы мне по-хорошему сказали, что мне нужно уйти по той-то и той-то причине. Я по-настоящему дышал только за воротами их дома, когда утром уходил на работу.
Целый день я не думал о доме её родителей. Но как только рабочий день заканчивался и при мысли, что нужно идти домой, мне становилось грустно и неприятно.
Если в их доме я выполнял какую-нибудь работу: то ли рубил дрова и носил в сарай, то ли бросал в окно подвала уголь, привезённый тестем, то обязательно чувствовал, как наблюдают за моей работой. И в любой момент могли бестактно заметить, что я делаю не так, как они. Хотя тесть это говорил порой толково, как бы ненавязчиво и негрубо, что дрова я складывал неровно. А уголь кидал в одну точку, а не по всему подвальному отсеку. Бывало, я строгал по просьбе тестя доски для пола, он подходил и буквально вырывал инструмент и тогда приказывал мне смотреть, как надо водить по поверхности доски фуганком. И он довольно умело строгал с таким значением, будто говорил: «Понял, как надо, садовая твоя голова!»
А когда мы с ним вместе выполняли ту или иную работу, а точнее, плотницкую. И если у меня что-то опять не получалось, он начинал донельзя нервничать, раздражаться, и, наконец, резко меня отстранял от стропилы, которую мы с ним крепили и принимался за дело. Мой тесть считал, что я должен уметь делать всё. Я вполне с ним соглашался, хотя отдавал отчёт, что умение не приходит сразу. И уметь делать всё, я не могу, пока не овладею в совершенстве каким-нибудь ремеслом. Но на это уходит не один год, и только тогда приходит опыт, мастеровитость, знание дела. Хотя в любом ремесле общеизвестно нужен профессиональный навык. К тому, что я должен уметь делать всё – вести кладку кирпичной стены, прибивать доски, резать стёкла – стеклорезом или алмазом, ко всему этому у меня не лежала душа.
