– Вылезай, гнида!
– Ароша, Арончик… – забормотал бледный Воскобойников, – товарищ Бронштейн, пожалуйста… мы же коммунисты… Не убивай! Это невозможно…
– А списки скрывать возможно? – процедил Арон и неожиданно для самого себя дико расхохотался.
Напуганный Воскобойников растерянно улыбнулся в ответ. И это была последняя в его жизни улыбка. Арон опустил пистолет и, хохоча, выстрелил ему прямо в раскрытый рот.
В кабинете стало тихо. Сквозь окно, освещая побоище, безучастно светила луна. В воздухе висело облако порохового дыма. Неожиданно пробили часы. Арон вздрогнул и бросил взгляд на циферблат. Было полпервого ночи. Смех его прекратился и перешел в икоту. Лицо пылало жаром, в висках стучало, в горле пересохло, язык сделался сухим, как наждак, ноги подкашивались. Арон в изнеможении опустился на стул, придвинулся к столу. Там, схваченная ржавой скрепкой, лежала стопка бумаг. На титульном листе было написано: «Сахарное дело. Жмеринка, 1937 год. СПИСОК ПОДОЗРЕВАЕМЫХ». В висках у Арона застучало еще сильнее. Жажда сделалась невыносимой. Отложив маузер, он напился прямо из графина, поправил очки и придвинул к себе бумаги.
Фамилии располагались в алфавитном порядке. «Абросимов Н. П., 1894 г. р., – читал он, – Авдеев К. Л., 1902 г. р., Аксененко С. Т… Альтшуллер… Антонюк… Астахов…» Взгляд Арона скользнул вниз. В конец страницы все еще были на «А». «Барко» оказался только на второй странице, последним. Арон открыл третью. Повел пальцем вниз: Басистый, Билык, Блюменфельд, Бурлюк, Васильченко, Владимиров, Гуревич… «Стоп, – нахмурился он, – Бронштейн должен быть после Блюменфельда и до Бурлюка…» Посмотрел еще раз. Бронштейна не было.
Арон несколько раз сверху-вниз и снизу-вверх перечитал страницу, потом – другие, потом – весь список. Ошибки быть не могло, фамилия Бронштейн отсутствовала. Ему стало не по себе. Он снял очки и откинулся на стуле. И в этот момент ощутил что-то, похожее на разочарование.
Неожиданно из-под стола послышались хрипы и стон. Арон приподнял скатерть и посмотрел на обмякшее тело Воскобойникова. Оно мелко подрагивало. «Как зарезанная свинья…» – подумал Арон. Он вспомнил: мальчишкой видел, как у соседей забивали свинью. Зарезанная, она так же исходила кровью, хрипела и мелко дрожала. А мужики стояли вокруг. Вытирая о тряпки окровавленные ножи, говорили о чем-то, ждали, когда несчастное животное испустит дух. Арон почувствовал себя одним из тех мужиков – грубых, жестоких, безучастных.
Он только что устроил здесь бойню. Хладнокровно лишил жизни трех человек. В сущности, ни в чем не виноватых. Ради чего? Чтоб уберечь родителей, а заодно и себя от расправы? Но выясняется, что расправа никому не грозила… Господи, что же он натворил?! Скоро наступит утро, сюда придут. Поднимется переполох. Его вычислят мгновенно. И очень быстро найдут. Более того, даже искать не придется, он сам явится. Потому что родителей возьмут в заложники. Боже мой! Он только что подписал всем смертный приговор! Причем без права на обжалование…
Арону стало так страшно, что он заплакал. Навзрыд, как ребенок. На него накатила смертельная, вселенская тоска. Он вспоминал сестер, родителей. Думал, что навсегда испортил им жизнь. И себя уничтожил. Не говоря уже о том, что опозорил высокое звание чекиста. Поэтому… Он не будет ждать позорного ареста и унизительного суда. Он осудит себя сам. И сам себе вынесет приговор. Единственно возможный, строгий и справедливый. Более того, как человек твердый и решительный, как настоящий коммунист, он сам же и приведет его в исполнение. Это не больно… Он сейчас взведет затвор, приставит ствол к виску и нажмет на курок. Главное, не медлить! Бах – и он как будто уснет… А чтоб было не так страшно, он сам себе споет колыбельную, ту, которую когда-то ему пела мама…
