Гройсман от страха сел. И тут же встал. Вытерев пот со лба, сообщил, что дело нешуточной секретности. После чего попросил разрешения закрыть дверь. Капитан вновь схватился за пистолет.
– Ша… – выставив вперед дрожащую руку, пробормотал Лейб. – Не надо кричать. Я все объясню…
Обратив внимание, что уже полчаса из кабинета не доносятся крики начальника, встревоженный старшина дважды прикладывал ухо к двери. Но слышал лишь глухой голос подозреваемого. Но еще больше старшина удивился, когда неожиданно раскрылась дверь и подозреваемый с лицом белее мела вышел и направился к выходу. Причем портфеля в его руках не было. Старшина в недоумении потер затылок, встал и заглянул в кабинет начальника. Безмолвный Буряк с лицом цвета собственной фамилии смотрел куда-то в сторону. Заметив старшину, как-то неестественно задвигал руками, а ногой сделал движение, будто задвигает что-то под стол. После чего сказал, что сегодня допросов больше не будет, и отпустил старшину отдыхать.
Покинув здание гарнизонной контрразведки, Лейб на ватных ногах еле добрел до дома. На приветствие соседа не ответил, с детьми говорить не стал. На осторожный вопрос Ривы, как все прошло, тоже не отреагировал. Выпив без закуски стакан водки, не раздеваясь, лег спать. Сутки проспал.
Что именно произошло в кабинете Буряка, Гройсман никогда и никому не рассказывал, даже жене. Единственное, что ему вскоре пришлось как-то прокомментировать, – это новый паспорт. В прежнем, довоенном, в графах «имя» и «отчество» он был «Лейб Сендерович». В новом, недавно выписанном на основании справки из временной комендатуры, стал «Лев Александрович». Перемена имени объяснялась тем, что особист (хороший хлопец этот Буряк, дай ему Бог здоровья!) опасался сделать ошибку в написании еврейских имен. Поэтому вписал в документ более для него привычные имена русские.
На самом же деле произошло следующее.
Впечатленный рассказом о тревогах и тяготах жизни в оккупации, капитан Буряк неожиданно для себя растрогался. Пока он сочувственно кивал головой, Гройсман выставил на стол портфель и широко его раскрыл. Портфель был доверху набит деньгами и драгоценностями. Не дав Буряку опомниться, Лейб сообщил, что давно собирался сделать взнос в Фонд Победы. Чтоб построили танк или самолет… Он слышал, такое возможно. Но, к сожалению, не было шанса воплотить это в жизнь. Сами понимаете… Буряк понимающе кивнул. И вот теперь, продолжил Гройсман, случай наконец представился! Война не закончена, он хочет помочь стране и партии… Короче, вот, принес! Расписку? Боже упаси! Какая расписка?! Он доверяет Буряку, как собственному брату! Разве такой умный человек, как товарищ капитан, не найдет способ распорядиться его скромным даром?! Конечно, найдет! Устроит все наилучшим образом! Тем более что Гройсман желает сделать анонимное пожертвование, и он бы хотел, чтоб ни одна живая душа никогда ни о чем не узнала.
Услышав все это, капитан Буряк растерялся. В его работе такое происходило впервые. Все всегда было просто: свой – это свой, а враг – это враг. Последних он нутром чувствовал, за версту чуял. И раскалывал в два счета, как орехи щелкал. А здесь все как-то затейливо выходит… Вроде жил этот Гройсман на оккупированной территории, работал на врага – значит, чужой. А в то же время вроде как жизни сохранял, людей спасал… Получается, герой-подпольщик… Хотя, с другой стороны, где он столько денег и драгоценностей взял? Может, украл? Но воры не отдают деньги в Фонд Победы. И опять же, если Родине помогает, так почему просит никому не рассказывать и расписку не требует? Может, он провокатор? Но провокатор так себя не ведет. Не дрожит от страха, как осиновый лист. В общем, черт знает, что… Примерно так размышлял окончательно утративший присутствие духа капитан Буряк.
