– кажется, что пропадаю среди твоей речи (моей, становящейся твоей?). Ощущение всегда очень чёткое, наверное, пропадает чувство связи; остаётся пассивная приближающая(ся) тишина, странно не слышать тебя и знать, что меня слышишь
– все реже «ты». Друг другу не точка для указания, а воздух, который вокруг. «Ты» однотипное слишком
– пока с конференцией и галечными письмами, желтизной кипения
– а после восьми? с надеждой на субботних змей?
– в гости к дому с изумрудными девушками
– долгими разговорами не успевая утра
– от ночи утру – ночь и день не стоят, но быстрее всего колеблются, так что нельзя выбрать главного, и, говорят, равны – одеяло несдающаяся улитка
– день и ночь замедляются впустить шаги, море, метеоры. Одеяло ползет на север
– по радио добрым таким голосом, мечтательным и вдохновенным: «Растворить в поэзии сердца людей…»
– что люди будут делать без сердец, растворившихся в поэзии? будут совсем бессердечными
– окно сухоцвет лестницы после шести после следами пространства
– у двери велосипед и колючка. Куда к тебе?
– теплой изнанкой крыш – левой справа
– колоколами непроглядной кратности, может быть уже и за орехом, со дна ежевики корица не по зубам моли/моря не сказав ещё по колено
– свистом воды про Владимира Казакова точностью за морем
– виза с двадцать седьмого на год. Бегом листьев, вишневой змеёй
– у змеи посчитать позвонки. Плыву, наевшись солнцем, как завтра утром/днем?
– пальцами толпящегося корабельного нетерпения, попробую совсем в ночь. С твоим паспортом иду осторожнее – в кармане ощущение недопустимого к потере
– выходящей из берегов полнотой дали – запорошенным падением, ставшим верностью – здесь взгляд не боится быть увиденным – зная, что никогда не равен себе – дрожью продолжая движение
– Бланшо по ту сторону времени, событиями, мерцающими в отсутствии времени, в его нереальности, Владимир Казаков по эту, проживая каждое призраком желания. Человек живёт в камне каменным, но смотрит звёздным и говорит молчащим. Жёсткость языка, себя не(у)знающего. Твёрдость мгновений – литых, сколотых или желанных? Пространство поцелуев и решимости. Лицо девушки и лицо света, обращённые на «вы»
– Казаков с вещами, ими думает и чувствует, кажется, что для него и любимая (когда не романтический штамп) – угол зрения на вещи. Твёрдость мгновений-предметов. (Мгновение Бланшо – расширяющаяся до бесконечности воронка?) Время – изменение. Вещи теряются, разрушаясь, и у Казакова много боли от этой потери. Боль возможного, но не происходящего? У Бланшо боль другая, от невозможности? Он понимает бесполезность речи, Казаков стремится говорить, даже когда не готов. Прикосновение у Казакова – тоже взрыв. В его вспышке предметы могут гораздо больше, чем они/ими думали. У Бланшо ночь скорее метафизическое понятие, у Казакова – то, куда выйти и жить. Небо у Бланшо предметнее – острая точка? А смерть – не предмет и у Казакова – потому похожа?
– и вещи в воронке уже-ещё не. Разное ожидание – у Казакова напряжённое ожидание предметов (боятся исчезнуть / пропустить?) Множественность говорящих у Казакова. Кажется, когда говорят двое, слушают гораздо больше
– у Бланшо ожидание с забвением, у Казакова вещь исчезает раньше забывания. Ночь Бланшо охватывает, её скорее обнаруживают, чем входят в
– встретить / проводить с зонтиком? Не придёшь искать себя и гречневую муку?
– приду завтра днём украдкой поработать
