Прошла неделя. Рука почти не тревожила Ластинина. Иногда правда чесалась под гипсом. Но это уже не доставляло ему тех неудобств, которые он испытывал в военном госпитале. Он даже научился с ними легко справляться. Как только начинался зуд, он тут же прикусывал до боли губу. Этот нехитрый прием помогал ему. Постепенно он стал им пользоваться и в других ситуациях. Когда ему что-то не нравилось или было неприятно, он тоже прикусывал губу. Ожидаемая боль отвлекала его, позволяла переключить сознание.
Завтра Гаврила Никанорыч обещал оформить документ и выписать, а Никифор так и не определился, как ему быть дальше. Накинув шинель на плечи, он вместе с двумя идущими на поправку портовыми грузчиками сидел на лавке у крыльца больницы, слушая их веселую болтовню. Эти посиделки в последние дни стали для Никифора регулярными. В его палате были сплошь лежачие и малоразговорчивые взрослые мужики, а потому находиться с ними для него было тягостно, да и неприятно.
– А ей говорю, что пора бы и делом заняться, – смеясь, продолжал рассказ о своих похождениях тот из грузчиков, что был чуть старше Ластинина. – А она ни в какую. Тогда я не будь дураком, на другой день к ней с лилиями подкатил.
– Лилии-то, где взял? – спросил другой. – Ну, ты заливать, Макар!
– Где, где! Да в озере нарвал, где еще. Когда с порта возвращался, – молодому явно не нравилось, когда его перебивают. – Там за третьим складом озерина есть. Там они завсегда растут.
Разговоры мужиков забавляли Никифора. Наступил ноябрь, а потепления, о котором заверял Дымов, не чувствовалось. Ластинин поплотнее подоткнул под себя полы шинели, собираясь дослушать рассказ Макара, и прикрыл глаза. На какое-то время Макар и Филимон, как звали другого больного, отвлекли Ластинина от собственных дум. «Так бы и сидел тут, слушая этих балагуров. Вот потеплее еще было бы, так до вечера бы и сидел, – поймал себя на мысли Никифор».
Вдруг ему показалось, что кто-то смотрит на него. «Микола что ли пришёл? – открыв глаза, Никифор закрутил головой, но никого рядом не заметил». Краем глаза, заметив чей-то силуэт на крыльце, присмотрелся. «Батюшки мои, – подивился Ластинин, увидев женщину на костылях. – Опять эта тётка с голосом бабы-яги. Да и вид у неё соответствующий, по крайней мере отсюда, – от такого сравнения ему стало весело и он заметно улыбнулся».
Что-то промелькнуло в тот момент в его голове, что-то знакомое, но мысль тут же ускользнула, не оставив после себя ничего. Уж очень легкими, почти неосязаемыми были те ощущения. «Чертова тетка, так было хорошо, – Ластинин с досады перестал улыбаться и выругался про себя». После этого интерес к разговору двух забавных парней у него пропал. Он встал, потянулся здоровой рукой и пошёл в больницу.
«Принесла тебя нелегкая, – подумал он, проходя мимо незнакомки».
– Ну, что, молодой человек, нашли своего Гаврилу Никанорыча? – услышал он знакомый голос и остановился.
А Плетнева сама удивилась толи собственной памяти, толи своей бесцеремонности, с какой она спросила у этого долговязого русоволосого парня. «Надо же! И доктора вспомнила, которого этот белобрысый недавно спрашивал, – поразилась сама себе Серафима, не понимая, зачем вообще она у него об этом спросила. – Зачем вот спросила? Теперь причину придумывай, если ответит».
Никифор же отвечать не то, что не спешил. Он был настолько потрясен и растерян услышанным, вернее, голосом, которым всё было сказано, что не мог ничего сообразить и молчал. Наконец, он справился с собой и несколько растерянно произнес:
