– Так ты будто не знаешь, почему?
– Да, помню, помню. По Семену Петровичу поминки были, – вставая со ступеньки, произнес Витька.
– Ну, а чего тогда разговор заводишь. Семен, как с войны вернулся, все болел, все болел, – вздохнула мать.
– Ладно, схожу, – проговорил Витька, глядя на потушенный окурок. – Может, в доме посидим? Не май месяц, – усмехнулся Витька своей шутке.
– Да, кабы, май, то не хуже было. Отец придет, тогда и решим. Если скажет в избу идти, то пойдем. Не проводили тогда толком Толеньку, так хоть встретим по-человечески, – ответила Евдокия Гавриловна, расстилая на столе скатерть.
– Будто барина ждете али господа бога. Прости мою душу грешную, – вступила в разговор показавшаяся на крыльце Евдокия Антоновна. – Испотачили30 парня. Робить не хочет, вот в город и норовит.
– Да, ладно, мама. Толя так решил. Чего ему у нас жизнь гробить. В городе человеком станет. Ты, мама, рано не ложись. Посиди с нами.
– А чего тебе, бабуля, не все ли равно. Тебе же спокойнее. Я вот, – Витька почесал затылок. – Я вот, подумаю, да тоже в Архангельск рвану.
Бабка взглянула поверх очков на внука и с сожалением вздохнула.
– Из-за тебя забыла, зачем шла, – она в нерешительности остановилась. – В изголовье31 высоко – спать неловко.
– Так возьми подушку другую. Слава Богу, этого добра у нас достаточно, – проговорила Евдокия Гавриловна.
– Возьму. А в городе будто ждут тебя, Витька, с распростертыми объятиями. Или кто посулил32 чего? Кому ты там нужен. Там масло по двадцать пять рублей, да молоко больше двух. Где ты такие деньжищи возьмешь? Поголодаешь и вернешься.
– Ты еще про водку вспомни. Она тридцать, – прыснул Витька.
– А что водка не надот? В городе вина где взять? Опять же в магазин идти надот.
– Так работать же будет, – отозвалась Евдокия Гавриловна. – Я не в том смысле, чтобы водку покупать, а на продукты и одежду какую.
– Одежду, – не унималась бабка. – А жить где?
– А чего жить? – оживился Витька. – Тетка Шурка же на первое время приютит. А там, говорят, со временем квартиры хорошие дают.
– Дадут. Жди. Работать он будет, – ворчала бабка. – Свои порты от грязи отшоркать33 не может. Упетался34 бедный. Серой35 крыльцо вымазал, все никак не счистить. Мух имать36 – вот твое любимое занятие… Работать он будет.
Витька понял всю бесперспективность обсуждения своего будущего с бабкой и повернулся к матери.
– Я к Сорокину схожу, – он дотронулся до плеча матери. – Обещал помочь косы поточить. И Толька просил его тоже к нам позвать.
– Сначала к Третьяковым.
– Хорошо, сначала к Граньке, – согласился Витька.
– Ты мою газету взял? – не унималась Евдокия Антоновна.
– Баба Дуня! А баб? Ты подумай, зачем она мне, – отозвался Витька.
Бабка перевела взгляд на невестку.
– Я не видела, мама.
– А куды она могла деться? Витька, ты, поди, сжег!
– Зачем мне? Что, кроме твоей газеты жечь нечего? – воскликнул Витька. – Ты все время ее теряешь. А читать-то толком не научилась…
– Витя, не нужно так говорить, – твердо оборвала сына Евдокия Гавриловна. – Я поищу ее, мама. Тольку накормлю и посмотрю, – попыталась она успокоить свекровь.
В семье все знали, почему Евдокия Антоновна так дорожила этим номером газеты «Правда». Именно в нем были напечатаны стихи Берггольц37 на смерть Сталина, которого старушка очень любила. Она хоть и была малограмотной, но стихи так запали ей в душу, что баба Дуня даже выучила наизусть первые четыре строки. Газету еще весной принес от колхозного председателя Иван Емельянович и за пару вечеров прочитал вслух жене с матерью. После этого Евдокия Антоновна забрала газету себе и хранила за своими иконами.
