2.
В Москве подходил к концу 1395 год. Это был тревожный год, когда в пределы России, и так измученной татаро- монгольским игом, вторгся один из самых свирепых завоевателей орды – Тамерлан. Целые страны он заливал потоками крови, истреблял миллионы людей, срывал до основания города и все, встречающееся ему на пути, предавал губительному ветру разрушения. 26 августа2 стоял он лагерем на берегах Дона, намереваясь двигаться на Москву. В Москве был объявлен строжайший пост, из Владимира привезена икона Божией Матери. Тамерлан изменил свои планы, вернулся назад в Орду, молва приписала это всесильной помощи иконы.
Прошло время, наступила осень. Стоял ноябрь, близился праздник Введения во храм Пресвятой Богородицы, отмечавшийся в том году гораздо более торжественно, чем обычно. Снега все не было, только подмораживало ночами
Кремль уже окружен был стеной, сложенной из Белого камня, и «Белокаменная» постепенно становилась синонимом Москвы. Внутри Кремля жил Великий Князь, Патриарх и бояре, а снаружи люд попроще. Торговцы, ремесленники, мастеровые обосновались в посаде. Все жилые дома были деревянными, горели часто. Только стены и церкви были каменными. Много позже, только в 1433 году Великий Князь Юрий Дмитриевич разрешит построить в Москве частный каменный дом.
Вообще, Москва представляла собой в то время изрядную глушь. Она была скорее похожа на десятки скучившихся как бы случайно сел и деревень, чем на столичный город. Хотя духовной столицей православной Руси она была уже с 1328 года, когда здесь основал свою резиденцию Митрополит Всея Руси. Но фактически столицей Северных земель оставался град Великий и независимый Новгород.
Взглянув на Москву того времени с высоты птичьего полета, мы увидим, что там было немало пустырей, рвов, оврагов, даже целых рощ. Рощи эти были настолько первобытны, что туда девушки хаживали за грибами, ягодами, орехами, и аукались там на приволье. Речка Неглинная так сильно разливалась, что на месте современной Тверской просто стояло глубокое болото, в котором даже тонули неосторожные гуляки. А по самой болотистой и мутной Неглинке свободно ездили на лодках.
Тут и там виднелись ветряные мельницы. Все строения были поразбросаны, пораскиданы – то по берегам речек, то в зелени садов и рощиц. Улицы были кривы и узки, площади велики и грязны, в бокалдинах3 круглый год стояла вода, которую жадно пили свиньи и коровы, дома как бы вросли в землю. Почти за каждым домом – сад или огород, которые были необходимостью для москвичей.
В одной из таких избушек, находящейся на самой окраине посада, на довольно приличном расстоянии от остального поселения, в этот поздний час все еще светилось маленькое волоковое окошко4. Здесь тоже был за домом крошечный огородик, только на нем, вместо редьки и свеклы, росли непонятные травы и цветы. Сейчас же он был пуст, земля стояла прихваченная морозцем.
Внутри избушки все было очень скромно, если не сказать убого, но достаточно чисто. С низкого закопченного потолка свисали связки высушенных трав и цветов, наполняя все помещение странными осенними ароматами, которые практически перебивали запахи дыма и сажи. У дальней стены стояла узкая деревянная кровать, даже и не кровать вовсе, а широкая лавка, с накиданными как попало предметами верхней одежды и старой мешковиной. Она была пуста.
Обитательница этого домика стояла посередине комнаты, рядом с большим котлом, помещенным в старую- престарую печь с лежанкой. К потрескавшейся стенке беленой покосившейся печки был прислонен ухват и лопата для хлеба. В котле лениво булькало какое- то варево исключительного синего цвета. На еду не похоже. Впрочем, для тех, кто знал, кому принадлежит этот домик, все становилось понятным: это колдовское зелье, которое с такой охотой многие покупали у старой ведуньи, живущей в этой хлипкой хижине.
