Затем он сказал:
– Будь осторожна и стой смирно, и тогда половинка будет твоей. Смотри, я пущу стрелу так, что она попадёт в заросший травой утёс между двумя большими камнями, сзади, по правую руку от тебя.
С этими словами он поднял лук и увидел, как девочка подобрала свои юбки, словно чтобы они не помешали полёту стрелы. Он отпустил тетиву, но девочка всё ещё стояла, не шевелясь, и тогда Осберн, засмеявшись, сказал:
– Теперь, дева, иди и найди стрелу и золото.
Она, повернувшись, побежала к утёсу, взяла стрелу и дрожащими пальцами сняла тряпицу. Достав золото, она закричала:
– О, прекрасный воин! Таким и ты будешь изображён на монетке, милое дитя.
Затем она вновь подошла к обрыву и произнесла:
– Вот что странно: ни в прошлую нашу встречу, ни теперь мы не назвали своих имён. И сейчас я хочу сказать тебе, что имя моё Эльфхильд с Холмов Хартшоу. А как твоё имя?
– Эльфхильд, дитя, – ответил он, – моё имя Осберн, сын Вульфгрима, и я из Ведермеля, как уже говорил тебе. Но не думаю, будто это так уж и странно, что мы до сих пор не назвались друг другу, и, надеюсь, теперь, когда мы открыли наши имена, к нам не пристанет несчастье, ибо мне кажется, что имена дают, когда вокруг много людей, чтобы отличать их друг от друга. Что же до нас с тобой, то нас ведь только двое, поэтому достаточно мне называть тебя Девой, а тебе меня Юношей. Хотя мне и любо произносить твоё имя, Эльфхильд.
– А я желаю называть тебя Осберном, – отозвалась девочка. – Кроме того, если когда-нибудь нам с тобой придётся покинуть эти края, то, возможно, мы встретимся среди людей с множеством имён, и так быстрее узнаем друг друга. – Но, о! – неожиданно пылко воскликнула она, – ты не понимаешь, какой замечательный дар ты мне сделал! Ведь если мы сохраним половинки этой монеты навсегда, то благодаря им сможем узнать друг друга, если встретимся во внешнем мире, и лица наши уже изменятся.
Осберн сказал:
– Не думаю, что моё лицо сильно изменится, по крайней мере, до старости. Впрочем, и в старости это вряд ли произойдёт.
Девочка весело рассмеялась:
– О, мальчик Осберн, когда ты станешь мужем, и притом великим, и тебя, возможно, будут называть графом Осберном Вульфгримссоном, почему бы не измениться твоему лицу? У тебя будет борода, свирепый взгляд и уста, привыкшие выкрикивать боевые кличи. Моё лицо тоже вполне может измениться, клянусь всеми святыми. Посмотри на меня: сейчас я похожа на рыжую ворону, костлява, и ноги как веретёна, а ведь я могу вырасти в прекрасную женщину, и тогда ты и в самом деле захочешь увидеть меня. Мне почему-то кажется, что тебя будут любить женщины, и ты сам будешь любить их даже чересчур пылко.
– Со своей стороны, – сказал Осберн, – я думаю, что мне придётся часто убивать: и волков, и других злых существ, стоять перед королями и принимать от них дары, так что времени на то, чтобы любить женщин, останется немного – но тебя, Эльфхильд, я буду любить всегда.
Он покраснел, как краснеют юноши, а не дети.
Эльфхильд же сказала:
– Ты так добр ко мне, и я тоже буду любить тебя всегда. Но ответь мне, Осберн, что мне сделать, чтобы развлечь тебя?
Он ответил:
– Вновь позови к себе своей нежной дудочкой овец, это довольно забавно.
Она весело кивнула головкой, достала дудочку и заиграла, и овцы собрались к ней, толкаясь, как и прежде, и она танцевала и играла довольно долго, а Осберн хлопал в ладоши, смеялся и подзадоривал её, радуясь этому танцу. Поистине, большим удовольствием было смотреть на её чудесные движения.
