Разрушение иллюзии - страница 4

– Так, что-то рассказывала, но совсем чуть-чуть.

– Тогда слушай. Правда, я тоже многих деталей уже не помню, но некоторые яркие моменты в памяти всё же остались.

Алька пересела поудобнее в кресло, обняла колени и приготовилась меня слушать. А я смотрела на этот съёжившийся комочек и понимала, что ни на шаг не приблизилась к разгадке Алькиного секрета.

– В 85-м году мы окончили школу и, как нам казалось, открыли новую главу своей жизни – под названием «взрослая жизнь». Открыть-то открыли, а в чём её суть? По нашему мнению, она заключалась в свободе действий. А не то что раньше – туда нельзя, сюда нельзя.

– Ну да, а в чём же ещё?

– Мы тоже так думали. Но во взрослом мире надо принимать решения и нести ответственность за свои поступки, а не только болтать языком, а нас к этому толком и не готовили. Да ещё и грянула Перестройка. До неё было всё стабильно и определено на долгие годы вперёд. Мы чётко знали, что нас ждёт: учёба, а затем распределение на какое-нибудь предприятие, где, возможно, мы бы проработали до пенсии или даже до конца своих дней…

Перед началом эпохи Перестройки предшествовала так называемая пятилетка вымирающих генсеков. Одним за другим покидали этот мир: Брежнев в начале восьмидесятых, Андропов в 84-м, Черненко в 85-м. И мы уже начали привыкать к таким потерям. Когда на смену старым руководителям пришёл Горбачёв, казалось бы, страна, вздохнула с облегчением. По сравнению со старыми перцами Горбачёв был самым молодым руководителем, который умел говорить без бумажки и даже улыбаться. Как сейчас сказали бы современные управленцы, с коммуникациями у него было всё в порядке. Он выходил к народу и бодро с ним общался, а не предпочитал отсиживаться в казённых хоромах или президиуме, как остальное политбюро, и лишь произносить речи с трибуны. Молодым его считали при возрасте чуть за пятьдесят. Кстати, Аль, он был единственным, кто побывал президентом СССР.

Как он говорил. М-м-м… Боже, как он говорил, да как соловей пел. Теперь точно в стране начнётся настоящая живительная перестройка и гласность, а не мертвящий застой. И народ с надеждой воспринимали всё, о чём вещал телевизор. В тот момент мы и не осознавали, что это была всего лишь морковка, щедро подвешенная перед носом на палочке: ты как ослик идёшь к ней, а она ни на шаг не приближается.

Наши родители были в напряжении, потому что их дальнейшая жизнь приобретала неопределённые очертания. Рушилось, то, что создавалось десятилетиями. А дело-то у них шло к пенсии. Что перестроит и что в итоге построит этот молодой и резвый генсек, никто предсказать не мог.

Помню, как родители на кухне обсуждали политические новости, его заграничные поездки и нескончаемые выступления Горбачёва. Отец жутко на него ругался, а бабуля поддакивала. В то время она тоже жила с нами. «Вот бог шельму метит», – поговаривал батя, намекая на родимое пятно на лысине Горбачёва, за которое его в народе прозвали «меченый». «Смотри, что делает – меняет старых бюрократов на новых» – зудели родители. Кого он там менял или на кого менял, мне, семнадцатилетней девочке, было не понятно, да и пофигу. Да и всё равно было. Главное, у меня ж теперь свобода! Главное, теперь могу говорить, что хочу и где хочу. У нас же теперь гласность! И никто не запретит. В народе даже появился стишок: «По России мчится тройка – Миша, Рая, Перестройка…». (Рая – это жена Горбачёва).