– Цыть! – притопнул, одеваясь, Онуфрий. – Ишь, облизьяна, угождать, глаза отводить! Уж замечтал за мое золото дочку хозяйску… На те шомпол, стряпай!
Обрубок бревна вернулся на место, начавшая уже размораживаться тушка была насажена на шомпол, как на вертел. Четверо обступили чувал и пели.
– С небес призирает Господь, видит всех…
Уголья мерцали рдяно, потом подернулись белым пеплом.
– …как мы уповаем на тебя-а-а… – затихли последние звуки псалма, и Мартемьян взял в руки шомпол с жареным глухарем.
– И как сказано Господом: я есмь огнь поядающий… – прикоснулся тушкой к углям, раздалось сильное шипение, взвился дым, – возложим десницы!
Первый хлопнул правой ладонью по жареному глухарю, шлепок вышел влажный, жирный. За ним Нядми – аккуратно, беззвучно, в одно движение. Онуфрий дотронулся, сложив ладонь горбом, будто опирался на нетолстую жердь. И наконец, Олек.
– А теперь ладони покажем небу!
Положил жареную птицу на стол и показал сосидельцам обе ладони. Правая выпачкана в жире и белом пепле. У Олека и Нядми правые ладони извачканы так же.
– Ну-с, г-с-дин Колотыгин?
Судорогой дернулось лицо кержака, он неуклюже развел руками. Ладони были чисты. Обе.
– Сами спрятали кошель, и не прикоснулись, боялись, – словно припечатал Мартемьян жестко, кивнув на глухаря. – Рассказывайте! – прозвучало еще резче.
Рот Онуфрия разъехался, глаза расширились бездонно:
– Поми…
– Говори, кого навел! – крикнул Нядми, схватив старателя за грудки. – Я человека слышал, продух открывал!
Онуфрий отпихнул от себя ненца, но Олек повис на кержацких руках, а Мартемьян сорвал с его плеча ружье.
– Ну-ка все по углам! А ты – правду!
– Ох… – простонал грозный еще минуту назад промышленник. Ствол упирался ему в горло. – Помилуй мя… В чувале, во вьюшке…
Нядми белкой прянул наверх:
– Есть! Несу, однако!
Глазам студента, охотника и приказчика предстал пояс-кошель, полный золотого песку. Прокоптелый за двое суток пребывания в трубе чувала, где он висел на железном крючке у нижней петли вьюшки. И где его не заметил даже следопыт Нядми, искавший хоть каких-либо следов выше вьюшки, но не ниже.
– А теперь, – не сбавлял напора Мартемьян, – объясни, зачем?
– Выходи, эй, раскольник! Знаем, ты здесь! – донеслось снаружи. Грохнул выстрел.
– Ой, покрой мя… – запрыгали губы у Онуфрия. – Должник я… Должен Кутырю, он за своим пришел. Защити, пречистая… Скажи ему: гол есмь, не мое золото, все вам отдаю…
Снаружи летела отборная брань и угрозы.
– П-пропали! Кутырь, его шайка! Старателей грабят, – испуг плясал в светлых глазах Олека. – Слышь, городской, а тебя за полицию не примут?
Мартемьян коротко засмеялся:
– А что? Вяжи его, друзья, этим напоказ! Василий… или как вас? – пояс-то наденьте! Под одежду!
Высунул в окошко ствол «зауэра»:
– Именем закона, всем отойти, таможня дело ведет! – и выстрелил.
– Жулик! Покажись! – принеслось в ответ.
– Застрелят! – охнул Нядми, но Мартемьян скинул тужурку и выставил ее на ружье в дверь. Грянуло два выстрела, сливаясь в один – и топот. Мартемьян перескочил через сугроб, наметенный у двери, одеваясь на ходу. Засверкали буквы на погонах и орленые пуговицы, из лесу послышалось:
– Засада! Драпаем!
Хруст удалялся.
В Щугор пришли по тающему снегу, ведя Онуфрия якобы под конвоем. Золото тот поначалу делил начетверо, но польстился на долю один Олек: Нядми нужнее были капканы и мука, а Мартемьяну – лодка с верным провожатым до Чердыни, пока реки не встали.
