Юлия Рубинштейн. ЖАРЕНЫЙ ПЕТУХ
От тычка Веденин чуть не упал лицом в чувал.
– Не ворохайсь, страдник! Где кошель заныкал?
Тычок был недвусмыслен – Мартемьян сразу понял, что это ствол. Замер, перестав накладывать дрова в топку. Самостоятельная работа по геологическому строению Северного Урала оборачивалась скверно.
Еще раз, в затылок:
– Н-ну?
Послышался голос Олека:
– Онуфрий Алферыч, везде поискали?
Грузно повернулся позади Онуфрий:
– Цыть, поганец! Не то и тебя!
Мартемьян перевел дух. Стало ясно: попутчик что-то потерял. Всей-то избы – две на две сажени, да лаз на чердак, где в сезон коптят рыбу или птицу. И их четверо, пересиживающих вьюгу, что бушует второй день. Сам добрался вчера еле-еле, а эти трое уж сидели тут: зырянин Олек, приказчик купца Норицына; Нядми, самоед-охотник; Онуфрий Алферович Колотыгин, до того гордый кержак, что со всеми и за стол не садился.
– Эй, птенец фармазонской, ниверситецкой, поворотись! Сымай одежу-то солдатску!
На Веденине была студенческая форменная тужурка – на зиму застревать тут никак не рассчитывал. Он расстегнул ремень с вензелем Императорской Горной Академии, и Онуфрий тут же ткнул стволом охотничьего «зауэра» в живот.
– Мягко, гля. Ну, дальше…
– Да что ищешь, жяажя? – спросил Нядми.
Держа «зауэр» на правой, старовер полез левой за пазуху.
– Во! – в руке его расправился почти до полу длинный узкий дерюжный мешок.
– И там… ничего?
– Не дури!
Одновременно ружьем водил по телу Мартемьяна, поддевал полы одежды, дергал штанины столичного пошива суконных брюк. Заставил и их спустить. Выявились вязаные кальсоны. Тоже пощупал дулом.
– Ну, закрой страмоту-то, невыразимые-то. Таперя разувайся.
– Ума решился… – прошептал Олек. Не понять было, относится ли это к Нядми или к Онуфрию. Сам Олек, да и Мартемьян, прекрасно знали: такой кошель – пояс старателя, туда ссыпают намытый золотой песок и носят, обвязав вокруг талии.
– Ты! Вчерась топил? И задвижку открывал. На крышу выкинул!
– Еще поищем, а, жяажя? – подал голос миролюбивый Нядми.
– Благим прикидываисси?
– А я тоже… – вскочил Нядми, и скуластое лицо его зарделось от обиды, а угольно-черные брови сошлись совсем. – Я ненец! По-русскому… человек! И ясак выплатил, и отношение о том имею! За что меня…
Олек кинулся сбоку, обхватил Нядми в охапку, тонкие губы сжались в нитку:
– Укокошит!
– …стрелить хошь? – отбивался охотник. – У царя нич-чя не брал, у тя не брал!
Длиннорукий, проворный Олек одолевал, затискивал ненца в угол.
– Молчи, дурной, всех из-за тебя…
– Вор у вора украл, – подначивал Онуфрий, – вор вора уклал…
– Онуфрий Алферыч! – наконец смог сказать внятно Мартемьян, уже одевшийся. – А вчера кошель был? Вы точно не в пути обронили?
Оглушительно бахнуло, избу заволокло пороховым дымом. В углу визгнули немужским дискантом. Потасовка распалась, Олек остался лежать, Нядми, тяжело дыша, вскочил.
– Ты его, я тебя, – наступал Онуфрий. Глаза его выкатились от ярости и от дыма, стали козлиными, бесцветными, лишь белки кровенели. – В угол, замри!
Стал раздевать Олека левой, не выпуская правой «зауэр».
– Эй, ты, птенец, помогай!
Мартемьян криво улыбнулся:
– Это уж вы сами, г-с-дин Колотыгин, нам тут вместе сидеть, пока не уляжется вьюга, так что…
