Но я в таком шоке, что даже двинуться с места не могу.
Стою, смотрю на него и все еще не верю, что он меня выгоняет.
Неожиданно Мигран тянет ко мне руку.
Пребольно хватает за затылок, как будто я нашкодивший котенок и муж хочет натыкать меня носом в угол. Таким вот унизительным образом он тащит меня к лестнице, а потом на второй этаж.
— Пусти! — плачу я, ведь у него пальцы все равно что щипцы.
Но Мигран меня вообще не слушает, все продолжает разоряться:
— Ишь ты, дрянь какая дома завелась! Сейчас чемоданы соберешь и вон пойдешь!
Он словно с ума сошел.
Как есть затаскивает меня в спальню.
Надо же именно в этот момент поясу моего халата развязаться. Я совершенно не замечаю, что он распахивается. А Мигран, кажется, замечает все, потому что он моментально выпускает мою шею из захвата, тянет меня за шиворот халата.
Пара секунд, и я стою перед ним почти без всего!
Я под халатом была в одних трусиках. Обычных, удобных, хлопковых, какие ношу днем, но меняю на кружевные и кокетливые, ложась в постель к Миграну.
То, как он смотрит на меня… Будто я самая уродливая на свете женщина.
Неловко прикрываю грудь, которую Мигран видел за двадцать лет брака много тысяч раз.
Но то, как он морщится сейчас, смотря на мою грудь… То, каким пренебрежительным взглядом окидывает мое тело…
— Давно надо было с тобой развестись, как женщина ты свое отработала.
Действительно, мне же не двадцать пять, как его любовнице.
У меня же грудь не торчит, как горные пики, я выкормила ею троих детей. Его детей, между прочим. И попа уже не та, кое-где покрыта апельсиновой коркой. И ноги не идеал. И вообще…
Действительно, отчего бы меня не списать в утиль после двадцати лет брака, как отработанный материал.
Большего унижения, чем сейчас, я не испытывала никогда в жизни.
Чтобы твой любимый мужчина смотрел на тебя и говорил в глаза, что как женщина ты себя отработала…
Мне становится так стыдно, будто меня голую выставили на площадь и сотни людей посмеялись надо мной, потыкали в меня пальцами. Признали негодной, и теперь я подлежу изгнанию.
— Дай оденусь! — прошу, чуть не плача.
Но Мигран, вместо того чтобы подать мне халат, который держит в руке, наоборот швыряет его на пол. Потом складывает руки на груди и с пренебрежением цедит:
— Шмотки собирай и вали из моего дома.
Следующие полчаса своей жизни я не запоминаю, они смешиваются для меня в одно мутное пятно из жуткой обиды, боли и унижения.
Потирая больную шею, я одеваюсь в уличную одежду, причесываюсь, даже умудряюсь собрать кое-какие вещи. Действительно сгребаю в чемодан трусы-лифчики-носки.
Рука сама тянется к драгоценностям, что хранятся в шкатулке на прикроватной тумбе.
— Только посмей тронуть, — тем же тоном цедит Мигран. — Теперь не твое.
— Не подарил, значит? Поносить дал, получается? — цежу ядовито.
Он никак не реагирует, продолжает следить за тем, что я кладу в чемодан.
Последними идут документы.
Напоследок я хватаю свою ортопедическую подушку. Хоть убейте меня, не знаю зачем.
Мигран хмыкает и тычет мне на дверь, произносит с надменным видом:
— Такси уже вызвал. Оплатишь сама. И да… Чтобы все деньги мне до копейки вернула, что я тебе вчера на месяц высылал. Налегке из моего дома выйдешь. Без моих денег в качестве подушки безопасности, поняла меня? Я для тебя больше никогда не буду подушкой безопасности.
Мне так противно, что я на эмоциях беру телефон и вправду перевожу ему деньги.
