Я долго не могла понять, как мать может оставить своего ребенка, что помешало ей воспитывать сразу двоих сыновей. Ведь никакая сильная любовь бабушки не сможет заменить любви матери, ее поцелуев, ее объятий.
Осознание пришло позже. Она не оставляла ребенка, ей просто ребенка не отдали.
Элеонора Владимировна рано стала мамой и уже в сорок лет стала бабушкой. Своего материнства она не помнила, сына воспитывали бабушки, тетушки, соседи. Она же любила богемную петербургскую жизнь – — театры, музеи, филармонии. Элен часто вспоминала путешествия к Черному морю, но в ее рассказах всегда были только два персонажа: она и ее муж, сына не было. Как-то я у нее поинтересовалась, а брали ли они ребенка в отпуск. На что получила недоуменный взгляд и ответ: «Что ты, деточка, какой может быть отдых с детьми!»
С рождением Олега в Элеоноре Владимировне проснулись материнские чувства. Внук внешне и внутренне был похож на супруга – спокойный, рассудительный, с открытым сердцем. Он мог часами сидеть с книгами и изучать атлас, на контурных картах разворачивать военные действия, исторические романы читать взахлеб. С ним никогда не было проблем – ни с поведением, ни с учебой, он был удобным ребенком. Олег никогда не называл ее бабушкой, видимо Элеонора Владимировна не смогла принять своего нового статуса в столь молодом возрасте. Он ее называл Элен.
Своё имя Элеонора Владимировна получила благодаря матери, которая причисляла себя к петербуржской аристократии. Возможно, она ей и являлась. К сожалению, о прошлом многие либо не знают, либо не любят вспоминать. Ее имя не было для меня чем-то удивительным, поскольку мою бабушку звали еще более редким именем Лора.
Знакомые, подруги и семья Элеонору Владимировну называли Элен. Одна ее знакомая, такая же петербуржская гранд-дама, когда хотела ее уколоть или утихомирить, говорила: «Ленка, угомонись!» В этот момент Элен начинала раздуваться от злости и прожигать свою знакомую едким взглядом. Но у знакомой за столько лет уже выработалось противоядие.
Впервые я увидела Элен на ее юбилее. С Олегом мы были знакомы полгода. Мне, совсем юной девушке восемнадцати лет, были очень лестны ухаживания взрослого мужчины (Олегу на тот момент было двадцать восемь). Он был галантен, вежлив, учтив. Знакомство с родственниками говорило о серьезности его намерений.
Как многие коренные петербуржцы, они жили в коммунальной квартире на Петроградской стороне. Помню, как мы зашли в левую парадную дома со стороны Большого проспекта и попали в просторный красивый вестибюль. На полу сохранилась плитка с растительными узорами, стены покрыты мрамором, потолок украшали лепные розетки. Поднявшись чуть выше, я увидела оригинальную печь и ниши, в которых раньше находились зеркала (об этом позже мне рассказала Элен). Мое внимание привлекли кованые ограждения в стиле модерн и выпуклые деревянные рамы с остатками витражей.
– Олег, а для чего эти ограждения?
– Этот дом – один из богатейших домов Петроградской стороны. Здесь находился лифт, но он утрачен. Поэтому поднимаемся пешком по лестнице.
– Не привыкать! – с улыбкой ответила я.
Квартира была большая, светлая, на семь комнат и когда-то полностью принадлежала семье Элеоноры Владимировны. После войны в их распоряжении остались только две комнаты. Одна в былые времена служила столовой. Прямоугольный эркер выходил на Большой проспект, а в углу комнаты стоял роскошный камин, облицованный белой плиткой.
