Дергается, пытаясь вырваться, но я ее встряхиваю:
— Смотри на меня, — и повторяю вопрос. — Кто отвезет тебя? Кто сейчас должен быть рядом с тобой? Кто тебе сейчас нужен?
И нет сейчас правильного или неправильного ответа, увы. И нет того варианта, в котором я и Руслан сейчас поехали бы утешать ее. Даже если бы в гостиной не сидела маленькая и тихая девочка, то Анфиса не получила бы маму и папу полным комплектом после всей правды.
Трещина между нами разверзлась пропастью.
18. Глава 18. Выплывет или утонет
— От тебя сбежали, — Аня выглядывает из гостиной.
Я изъявил желание поехать с Анфисой, но она оттолкнула меня и сказала, что пусть ее отвезет Аглая.
И вот сижу я на банкетке, и на меня сердито смотрит маленькая девочка, которой я прихожусь отцом.
Перед тем как вывести Анфису, Аглая сказала Ане, что за ней присмотрит дядя Руслан, а та тяжело вздохнула и кивнула с детской обреченностью.
— Надо поговорить, — сжимаю переносицу, а Аня молча скрывается в гостиной.
Мне приходится встать и пойти за ней. Забралась с Бубликом в кресло и мнет его уши.
Не хочу самому себе признаваться, но я знал, что все однажды вскроется. Рано или поздно.
Вот оно вскрылось, и понимаю, что это конец для наших с Аглаей отношений. И не в измене дело, и даже не в Ане.
А в том году, который предшествовал разговору о разводе.
После всей этой правды она не простит и не примет того, что ее муж отказывался быть рядом, когда был нужен.
Я был нужен, и понял это лишь тогда, когда она крикнула мне, что хочет развод и увидел в глазах пустоту, а в кармане пиджака лежал тест на отцовство.
И она права, уходил я не только от нее, но и от наших детей. Они оставались с ней. С двойками, криками, капризами, а я находил сотни оправданий, чтобы не ехать в очередной раз к директору школы после драки Анфисы с одноклассницей или расписанных Антоном стен.
Она этого после всей правды не простит.
Не простит того, что я отворачивался, когда она хотела ласки и близости. Не простит моего молчания.
Мы должны были тогда развестись. Это было бы честно по отношению к Аглае, но я решил, что смогу все исправить.
— Я не буду с тобой говорить, — бубнит Аня.
— Что?
— Ты сказал, что надо поговорить, — кривит рожицу, — а я не буду.
— Точно, — сажусь на диван.
Нет ничего удивительного в том, что Аня потянулась к моей жене. Аглаю дети любят, а она их. В ней много этого теплого бескорыстного тепла, который магнитом тянет к ней малышей и даже подростков. И вместе с ее теплом в ней есть осознание того, что ребенок — это человек.
— Ань…
Надувает щеки и отворачивается.
— Я хочу поговорить о твоих маме и папе.
Ноздри раздувает. Если она сейчас разревется, то что мне делать? Я вряд ли ее успокою, потому что во мне нет желания с ней сейчас возится.
— Тебя дома обижают?
Соскакивает с кресла, топает мимо, прижав Бублика к груди и выходит.
— Да чтоб тебя…
Я иду за ней.
Малявка фыркает, заходит в комнату Анфисы и с хлопком закрывает перед моим носом дверь.
— Аня, — я хочу открыть дверь, но понимаю, что она подперла ее собой.
Молчит.
— Это смешно, — в растерянности говорю я.
Не отвечает.
— Отойди от двери, — сжимаю ручку.
Аккуратно толкаю дверь, которая все же открывается. Аня уже на кровати, и только я делаю шаг, она швыряет в меня плюшевым бегемотом. Молча. Злая, насупленная и красная.
Ловлю игрушку и крепко ее стискиваю.
Аглая не поймет, почему я решил устраниться от родного ребенка и почему не интересовался жизнью девочки, которая родилась из-за моей ошибки.
