Я пребываю в усталости и недоумении, как я могла все проморгать?
— Мам, я просто очень испугалась тогда…
— Испугалась и решила, что это отличный вариант из папы подарки потянуть? — я задаю вопрос без ехидства или гнева.
— Мам, мне было пятнадцать лет.
— Да, я помню твои пятнадцать лет, — киваю. — Было весело, да.
— Мам, я не знаю, как так вышло… Я была очень зла на папу… И страшно… Я не знаю, — накрывает лицо ладонями. — Я хотела все рассказать, но… у нас уже все было хорошо, мам.
— Как ты узнала?
— Случайно, — судорожно шепчет в ладони. — Я хотела угнать его машину, — заикается почти на каждом слоге. — Папину машину…
— Что? — охаю я. — Угнать машину?
— Я ключи стащила, села и полезла в бардачок, а там… бумажки какие-то… я хотела их закинуть обратно, но вчиталась, а этот тест на отцовство… Мам, я несколько дней молчала, следила за ним, а затем словила на телефонном разговоре, в котором он говорил, что будет обеспечивать деньгами… — плечи дрожат и голос становится тише, — мам, тут меня понесло… Да, мам, — смотрит на меня, — я пошла на шантаж. И сказала, что все эти бумажки сфотографировала и что у меня есть доказательства. Но я ничего не фотографировала. Это само вылетело… мам… Я хотела все это остановить, но у меня не получалось, а потом я поверила, что все позади…
Притягиваю ее к себе, обнимаю и прижимаюсь виском к ее макушке. Она пахнет моим парфюмом, который я придумала лично для нее. Немного вереска, скошенной травы и чуточку сладкого меда.
— Прости, мама…
Сложная девочка. И всегда такой была. Громкой, требовательной и ревнивой.
— Анфис, я тебя люблю, — шепчу в ее висок. — Люблю.
А что я могу сделать? Люблю. Я ее родила. Маленькую, сморщенную и крикливую. Я кормила ее грудью. Я тискала ее, щекотала, поднимала из луж при истериках, мы с ней гоняли голубей, рисовали… И нет ничего хуже, чем жить во лжи и знать грязную тайну человека, которого ты любишь.
— Мама, — воет она и льет горячие слезы. — Прости…
Я принимаю ее всхлипы, ручейки слез, которые высвобождают годы напряжения и страха за семью.
В гостиную бесшумной мышкой проходит сонная Аня с Бубликом в руках, хмурится, подкрадывается к Анфисе и кладет ей на колени игрушку. Отступает, когда Анфиска вздрагивает и отшатывается от меня. Трет глаза и хрипло спрашивает:
— Почему ты плачешь?
Анфиса замирает с горящими глазами, и я жду криков, которые потребуют, чтобы “выродок” проваливал ко всем чертям.
— Меня зовут Аня, — Аня прячет руки за спину. — У меня потерялась мама. Вот жду, когда найдут.
Анфиску трясет, и я без понятия, что мне предпринять сейчас.
— Это моя дочка, — слабо улыбаюсь я. — Анфиса.
— Да? — Аня в удивлении округляет глаза. — Большая такая, — смотрит на Анфису. — Привет.
Анфиска напряжена и будто готова кинуться сейчас в драку.
— Тебя плохой дядя Руслан обидел? — Аня шмыгает. — Да? — зевает, хмурится и опять смотрит на молчаливую Анфису. Задумчиво чешет щеку, взгляд на меня, тяжелый мыслительный процесс, и она шепчет. — Он твой папа? Поэтому ты плачешь?
Анфиска молчит и не моргает.
Аня подходит, подхватывает Бублика и сует в безвольные руки Анфиски, а затем шепчет на ухо, приподнявшись на цыпочки:
— Бублик умеет драться с плохими дядями, — делает паузу и продолжает, — только он кусаться не умеет, — отстраняется, всматривается в шокированные глаза Анфисы. — Но ты же умеешь? Могу научить.
17. Глава 17. Кто?
