Реальная жизнь - страница 26

Ноябрь близился к концу: небо оставалось неизменно белым, и листья в канавах превратились в кашу, словно хлопья, которые слишком долго мокли в молоке. Мы лежали в постели, и я спросила: «Тебе, наверное, теперь трудно кого-то полюбить?»

Сама не знаю, с чего я вдруг задала этот вопрос. Может быть, потому, что до меня вдруг дошло, почему Макс всегда сразу одевается после секса. Я-то думала, что он избегает бытового сближения со мной, но потом по всяким мелочам – по тому, что он не ел углеводы, постоянно ходил в зал и нет-нет да упоминал в разговоре, в какой отличной форме был еще недавно, – поняла, что он просто стесняется. Я обрадовалась. Тому, что его тело несовершенно и что его волнует мое мнение на этот счет.

В тот вечер он впервые не стал одеваться. Ушел в ванную, и, когда вернулся в постель, – ну, может, нагишом он скорее скажет правду, мелькнула у меня мысль, – я спросила: «Тебе, наверное, теперь трудно кого-то полюбить?»

Спросила с напускной беззаботностью, но мой голос зазвенел, в нем даже прорвалось какое-то отчаяние. Макс повернул ко мне голову, не отрывая ее от подушки. Вид у него был встревоженный.

– Я не о себе, – быстро добавила я. – Так, просто хотела уточнить.

– Понимаю, – сказал он. – Но, кажется, я не говорил, что не могу никого полюбить. Разве такое было?

– Было. Во всяком случае, нечто подобное.

– Я бы не стал бросаться такими фразами, – сказал он и засмеялся. – Не так уж все плохо.

Больше он ничего не добавил, но меня не покидало чувство, что сегодня он податливее, чем обычно, поэтому я впервые задала прямой вопрос. Спросила, когда пришел конец его браку.

– Этим летом. Не так давно.

– Всего ничего времени прошло.

– Да. Я так и сказал.

– А у нее… Ну, то есть – она сейчас где? Дом в Оксфорде не ей достался?

– Она в Нью-Йорке.

– А что она там делает?

– Он там родилась. Там мы встретились. Вот она туда и вернулась.

– А-а.

Получив наконец кое-какие факты, я стала понимать еще меньше, чем когда не знала совсем ничего. Нью-Йорк для меня перестал существовать – выходит, она незримо присутствовала во всех его рассказах. Я лелеяла смутные мечты, что в следующий раз он возьмет меня туда с собой, но теперь расхотела.

– Ты с ней видишься, когда бываешь там? – поинтересовалась я. За один этот месяц он летал в Нью-Йорк трижды.

– Иногда.

С деланым равнодушием я спросила:

– Надеешься еще помириться?

– Да нет, дело не в этом. Тут скорее другое. Вот есть у тебя какие-то планы, и ты знаешь, ну или воображаешь себе, что вся твоя жизнь движется в одну сторону, а она раз – и пошла в другую. Да ты вряд ли поймешь, – добавил он. – Ты еще слишком молода.

На мгновение я ощутила такую острую, добела раскаленную ревность, словно мне горячую иголку под кожу загнали. В этот миг я его ненавидела.

– Ну, я ведь не вчера родилась, – проговорила я, а сама подумала: ну и к черту ее, клином на ней свет не сошелся.

– Неужели? Я и забыл, какая ты у меня умудренная. И что же ты вынесла из своего богатого жизненного опыта?

Я задумалась. Удивительно, как непредсказуем бывает переход от вожделения к презрению. Считаешь, что человек тебе нравится, сидишь с ним целый вечер – многозначительные взгляды, откровенные разговоры, – сладостная игра, в которую играешь с упоением. Но как же редко она приводит к физическому наслаждению! Бывает, он тебя целует, и ты уже понимаешь: ничего хорошего из этого не выйдет, – но все равно доводишь дело до конца. Несмотря на то, что он тебя уже совершенно не привлекает, несмотря на то, как он выглядит у себя дома при включенном свете. Почему? Да, наверное, просто неловко встать и уйти. Следуешь сценарию, и все в конце концов становится слишком реальным. Остаются только тела. У меня не было никаких длительных отношений с тех пор, как я переехала в Лондон. Надоело ломать комедию.