Рэгтайм. Том 1 - страница 12

Фотография Улановой, которую я тогда снял, тоже изображение через стекло. Чистое, оптическое, ловко сработанное японцами, которые ее боготворили, – но все-таки через стекло. Я, бродивший с нею по Большому театру в поисках этого изображения, свидетельствую, что за ним был – живой человек. Небольшая великая женщина, всей громадной силой таланта охранявшая свое право на слабость.

А представьте, был бы у нас такой президент, как Смоктуновский. И смотрел бы он на свой народ, и народу было бы неловко пребывать в злобе и жестокосердии, не любить в себе Бога и не следовать (хотя бы приблизительно) заповедям, а, наоборот, желать глада и мора тому, кто верит в своего (а тем более в твоего) Бога. И был бы сей народ талантлив настолько в терпимости своей, что устыдился бы своей гордыни и попробовал избавиться от пороков, а не лелеять их. Или хотя бы подавил пороки на какой-то час, а там, глядишь, и привык бы жить по придуманному Им плану.

А кто противился, тот попал бы под другой справедливый взгляд, скажем, премьер министра, в роли которого я вижу Олега Ефремова, и тут уж коль и не хочешь, а будешь добрым человеком, свинья ты эдакая.

Гений выбирает среду обитания. Он привередлив и терпелив. Порой ему удаются быстрые решения, и, глядишь, он уже властвует в еще детской пушкинской курчавой голове или моцартовской в паричке с букольками, удивляясь своему раннему и зрелому успеху. Иногда гению приходится трудиться многие годы на лесах Сикстинской капеллы и в мраморной пыли, чтобы убедить своего господина – Ты!

У гениев разные привязанности, масштаб и привычки, но одно условие обязательно для вселения в избранника – его озабоченная трудом душа.

Гений выбрал юного рыжего сибиряка с оттопыренными ушами и голубыми наивными глазами (не забудьте про эти глаза!), устремленными куда-то вверх. Он не давал мальчику оступиться, но и не помогал. Впрочем, тот чувствовал, что кем-то охраняем. Смоктуновский рассказывал мне потом, что выдержал под Киевом три пехотные атаки (почти невероятно!) и уцелел (их осталось всего четверо бойцов, а сто тридцать погибли), получив медаль «За отвагу». Он попадал в плен, бежал из него, вернулся в армию, довоевал до Победы и, оставшись живым, вернулся в Красноярск поучиться на актера. Однако, получив «минус тридцать девять городов» как побывавший на вражьей территории, отправился в Норильск на нищенское существование в местном театре.

Оттуда в байковом лыжном костюме, в котором летом ходил по Норильску, он приехал в Москву предлагать себя в столичные труппы, но, видимо, костюмом не вышел. Помыкавшись по Российской театральной провинции, Смоктуновский вновь приехал в Москву, где для начала снялся с женой Михаила Ромма, актрисой Еленой Кузьминой, в маленьком фильме «Как он лгал ее мужу». Гений пока дремал, но уже в следующей картине «Солдаты» по повести «В окопах Сталинграда» фронтовика и достойнейшего человека Виктора Некрасова он приоткрыл глаза. Именно глаза Смоктуновского запомнил на экране Георгий Товстоногов.

– У него глаза (видишь, читатель, «глаза») князя Мышкина! Найдите мне этого Сосновецкого, или как его зовут! – прогудел он, затевавший в то время в питерском Большом Драматическом театре «Идиота», и послал Евгения Лебедева уговаривать Иннокентия Михайловича ехать в БДТ.

Тот даже не ждал этого шанса, который предложил великий Гога, но немного поломался без всяких оснований, пока гений на тридцать третьем году его жизни не повелел ему: «Иди! Твой выход!»