Кряхтя священник перевернулся на спину и обнаружил себя в съемной комнате в избе Ерофеевны, которая стала ему за десять лет родным домом. Он попытался перекреститься, но сложенными щепотью пальцами вместо лба попал в щеку. Над головой в лучах апрельского солнца из окна кружились пылинки, поднятые его падением.
Из-за стены раздался ворчливый голос хозяйки:
– Опять в горшке застрял, отче?!
– С дивана сверзился, Валентина Ерофеевна!
Он поднимается с пола, ждет, пока перестанет кружиться голова, и идет к красному углу. С полки берет икону местночтимого святого Тарасия, крестится на лик святого, а затем отодвигает заднюю часть тяжелого оклада и достает наружу прозрачный пузырек. Открутив крышку, глядит в окно с мученическим выражением на лице.
За окном вокруг сарая с шиферной крышей, которую он только что наблюдал с высоты полета в своем сонном видении, носятся наперегонки Парамоновский Матвей вместе с Никиткой. То ли от Невзорова меда, то ли от Власьевых молитв мальчишка совершенно выздоровел и даже, как показалось ему, чуть округлился в щеках. В игре вместе с ними участвует лохматый хозяйкин пес по кличке Валенок.
Увидавший в происходящем на дворе положительный знак, Власий сделал из пузырька глоток, потом еще один, и только после этого закупорил сосудец и вернул его в свой богоугодный тайничок.
Он вернулся на диван и посидел немного, пока совсем не ушла головная боль. Когда Власий вышел в сени, с кухни появилась хозяйка.
– Час который, Валентина Ерофеевна?
– Одиннадцать утра, – ответила она и сразу угадала следующий вопрос. – Четверг.
Не с первой попытки Власий подцепил ногой галошу и сунул в нее босую ногу.
– Куда собрался, батюшка?
– В храм пойду, приберусь.
– Проспался бы сперва.
– Ну как же? Чистый четверг.
Хозяйка одарила квартиранта в семейных трусах и одной галоше укоризненным взглядом:
– В то воскресенье Пасха была.
– Помилуй Боже! – Власий осенил себя крестным знамением. – А всенощная?
– Андрюха за тебя отслужил. Сам же псалтырь ему дал. Забыл, что ли?
– Андрюха?! Нерукоположенный?! Грех-то какой! – Власий уставился на нее с ужасом, но тут заметил смех в глазах и сердито взмахнул рукой.
Вдвоем они обернулись на скрип входной двери. В сени вошел Геннадий Парамонов и поздоровался, нисколько не удивленный полуголым видом святого отца.
– Ты за Матюхой? – Спросила Ерофеевна. – Во дворе он, с Никиткой бегает.
– Пусть играют. Я к батюшке. Ладану бы мне.
Власий с преувеличенной подозрительностью уставился на него:
– Для ка-акой надобности?
– Лампадку в дом купили.
Пошатываясь, Власий пошел обратно в комнату и плюхнулся на колени перед тумбочкой. Вытащил наружу псалтырь, ломаный подсвечник и, наконец, ветхую картонную коробочку из-под печенья.
– На месте, слава тебе, Господи!
– Да кому он нужен?! – Заворчала Ерофеевна.
– Кадило вон стибрили. Уж ни на кого думать не хочу, но не дай Бог, преставится Хомутов старый. Как отпевать буду?
С коробочкой от печенья он вернулся в сени.
– Сколько тебе?.. Держи, – не дожидаясь ответа, святой отец засыпал в оттопыренный карман разгрузки чуть ли не половину содержимого коробки.
Шкарин не помнил, как оказался в вонючем фургоне. Только, как к Оксанке за бодягой шел. Проснулся в машине. Ехали минут двадцать. На дворе с синим фонарем его встретили трое. Еще бы чуть, и он даванул молодого, а за ним и усатого, но усатый раньше подлетел с кистенем. На конце цепи у кистеня была не гирька, а шар с шипами, как у древних рыцарей в кино.
