Реквием одной осени - страница 23

Ну, нет, ребята, я так больше не могу. Я должен присоединиться или выйти. Присоединиться? Выйти? Но как же она красива, Боже мой… Выйти!

Иду на балкон. Сигарета в зубах, а в глазах картина происходящего за спиной. Вот она достаёт его толстый прибамбас. И не такое повидав ранее, разглядывает его в упор и взглядом демонстрирует своё удивление и восхищение. Улыбается ему, а он торопит её, притягивая голову ближе. Розовым шершавым язычком она проводит по члену от самого основания, и чуть пухлые губы, ярко накрашенные в цвет маникюра, смыкаются на ещё нетвёрдой головке. Она и ручкой работает, гоняя шкурку в такт ритмичным движениям головы. А он, чуть выждав, говорит: «Без рук давай, не филонь!». Жёстко так говорит, приказывает. И намотав волосы на кулаки, лишив её свободы действий, начинает двигаться сам: быстро, грубо, проникая с каждым разом всё глубже. Наконец, загнав целиком, под самый корешок, он останавливается. Уж не знаю какими усилиями девочки в таких случаях сдерживают рвотные позывы, но мне их не жаль – я эгоист, и знаю, что это и есть самый приятный момент. Но я их к этому никогда не принуждаю, а Игорян, садист, не отпуская волос, смыкает руки на затылке и тянет на себя, и сам движется навстречу, будто хочет проткнуть насквозь. Вот и сейчас, вероятно, бедняжка, уткнувшись носом в пах, пытается облегчить свою участь, и рефлекторно стремиться открыть рот всё шире. Ей неприятно, больно, противно. Она давится, слюни текут по языку, высунутому и прижатому к небритым яйцам, по подбородку, и падают на грудь, на колени, на пол. А он держит её, пока она не начинает мычать утробно и всем телом извиваться. Потом отпускает ненадолго, смотрит в глаза слезливые и на тушь по щекам текущую, даёт пару вдохов глубоких сделать, и всё по новой. И ладно, что он трезвый сейчас, а если выпил бы грамм сто пятьдесят, эта пытка обернулась бы вечностью, Жанна смылилась в душе, а я замёрз на балконе.

Я не раз наблюдал его не арене сексуальных баталий, и давно заметил, что в такие моменты он часто бывает злым и даже жестоким. Он будто ненавидит их всех – блядей, шлюх, проституток, нормальных девчонок и тёток постарше, весь род бабский – и мстит им. В жизни сурового парня единственная любовь, тем более горькая, неудачная – это, конечно, полный пи. дец. Вот только почему он выражается в сексуальной агрессии? Я бы вам ответил почему, да только я не Фрейд. Я и сам не знаю.

Гашу бычок о периллу и бросаю его тут же, на балконе – вниз как-то некультурно. Прижавшись лбом к стеклу, заглядываю в комнату. Игорян, так и не сняв пальто, что-то говорит бедняжке, уже по пояс раздетой. Очевидно, предупреждает, что кончит ей в рот. Он честный. Он всегда говорит об этом. Я уверен, что и сейчас тоже, потому что Оля недвусмысленно потирает в воздухе двумя пальчиками, прямо давая понять, что это за отдельную плату. Он и так об этом знает. Кивает ей в ответ, и до немыслимого предела ускоряет темп. Порхают в воздухе полы его серого пальто, то скрывая, то вновь открывая милый моему взору профиль и пышную грудь. Наверняка, именно по этой причине он выбрал Олю – любит Игорян сисястых.

Я отворачиваюсь, смотрю на город. Мы недалеко от Лавры, но балкон на неправильной стороне гостиницы, и её не видно. Жаль, должно быть красиво, не то, что в комнате. Там сейчас девчонка, глаза выпучив, давится стекающей в горле спермой. Омерзительное, должно быть, чувство…