К тому же мама – человек предельно честный. Она была воспитана в безусловной евангельской парадигме. Свою роль сыграли и бабушка, и классическая русская и европейская культура. Например, мама никогда меня в детстве не наказывала за бытовые проступки – опоздания, сломанные вещи, невыученные уроки. Но всегда жёстко наказывала за нравственные проступки. Когда однажды на улице я, шестилетний, посмеялся над пьяненьким калекой, который ехал на доске с подшипниками, это вызвало у мамы невыразимое негодование, она пришла в состояние оцепенения, остановилась и, задохнувшись, не могла произнести ни слова. Она вела меня за руку, выдернула свою руку из моей, и я понял, что в этот момент ей физически невозможно касаться меня, я понял, что нарушил нечто фундаментальное. Найдёте ли вы более страшное наказание чем то, когда родители не могут прикоснуться к своему ребёнку?
Мама постоянно читала мне вслух, даже когда я уже был довольно взрослым парнем – 5–6 класса школы. И только потом, годы спустя, я понял, что это был её метод воспитания. Я не рос интеллигентным мальчиком со скрипочкой. Мы жили без отца, я был дворовым мальчишкой, мы шлялись по нищему Смоленску, во время разлива вылавливали из Днепра немецкие штык-ножи, выкапывали из траншей и окопов за городом гранаты. Старшие обучали меня ругаться и отливать на костре «свинчатки». Мама далеко не всегда справлялась со мной и, желая хоть как-то оградить мою душу от разрушения, читала мне вслух Диккенса и Гюго. В нашей маленькой семье тогда ещё не было христианства, но были христианские писатели.
Вообще у неё были жесточайшие правила насчет того, что можно, а что нельзя. Ей, например, даже в голову не могло прийти, что на электрический счётчик можно поставить «жучок» и не платить деньги «этому гнусному государству», которое отобрало у неё жильё и поселило в жуткое общежитие с клопами. Поскольку у мамы в блокаду сгорел дом, то она была поставлена на «блокадную» очередь. Но так как мама была сиротой, а бабушка-попадья – немощной и старой и не могла ходить по исполкомам, маму сняли с очереди на жильё. Мы уехали в Смоленск потому, что нам в Ленинграде просто негде было жить. А ей обещали, что она будет преподавать в вузе и ей дадут квартиру. Ничего не дали, кроме комнатки в общежитии. Там был у каждого свой счётчик, а готовили на керосинке и электроплитке. И эта электроплитка была очень дорогой – за неё мы платили 13 рублей в месяц. Это были безумные деньги при зарплате 110 рублей в месяц. И многие как-то «химичили», ставили «жучки». Мы жили бедно, потом, когда она стала чуть больше зарабатывать, она давала деньги своим ученикам, которые уже жили в Ленинграде и вынуждены были там снимать комнату. Мама им помогала, чем могла. Всё остальное уходило на книги.
Конец ознакомительного фрагмента.
