– Мам! – крикнул Мишка и вошел на кухню.
Мать сидела с безучастным лицом. По ее щекам текли слезы и, казалось, она не слышала, как пришел единственный сын. Худенькие плечи вздрагивали в беззвучных рыданиях, и Мишка бережно обнял ее, вдохнув родной запах маминых волос.
– Мам! – он не умел утешать плачущих женщин. Для него, мальчишки, это было непривычно и сложно. – Не плачь, мам! Ну, ты чего?
– Меня в магистрат вызывали, – выдавила мама. – Сказали, нужно слепок матрицы делать. Я говорила им, что мне еще почти десять лет положено, а они… Они даже слушать не стали… Сказали, что я уклонистка, и что мне должно быть стыдно…
Она снова зарыдала, а Мишка застыл, придавленный этой новостью. У мамы был рак легкого, и он вполне поддавался терапии. По крайней мере, она уже жила с ним пять лет и даже шутила, что унесет его с собой в Зазеркалье. Мишка был поздним ребенком, мама родила его в тридцать восемь. Ему только восемнадцать, а она так хотела дождаться внуков. Странное желание для современной жизни. Скорее всего, сказывалось воспитание, что она получила на далекой Родине, оставшейся теперь за Железным занавесом. В Германии внуков не жаловали, считая, что детей должны воспитывать их собственные родители. Так что случилось? Неужели страховка не покрывает лечение?
– Страховку в школе срезали, – мама, словно угадала его мысли. – Я слишком дорого обхожусь местному бюджету. Так мне сказали. Я… Я не знаю, что теперь делать.
– Мам, там неплохо вроде, – неуклюже утешил ее Мишка. – По телеку так говорят. И знакомые мои освоились там. Будешь звонить по Скайпу, какие проблемы?
– Ты не понимаешь, – мама горестно покачала головой. – Не нужна мне эта вечная жизнь. Я боюсь ее. Я не хочу ходить на работу еще миллион лет. Да и чем я там буду заниматься? Я же учитель. Кого я там буду учить?
– Там новые профессии дают вроде, – осторожно сказал Мишка.
– Я хочу прожить свою жизнь так, как мне ее дал господь, – воспаленными от слез глазами посмотрела на него мама. – Я же крещеная. Мы вспоминаем его, только когда нам плохо и страшно. А ОН смотрит на нас и плачет. Я верю в это. Куда меня хотят отправить? Это же ад, Мишенька! Вечная жизнь там, где живут одни старики и нет детского смеха – это ад. Понимаешь это, сыночек? Чистый, спокойный ад. Вот я живу ради тебя. Я радовалась твоим первым шагам, целовала твои сбитые коленки и гордилась твоими успехами в школе. Даже когда ты шалил, и я тебя ругала, то все равно гордилась тобой. Я часами смотрела на тебя, когда ты засыпал, и не могла наглядеться. Да я и сейчас иногда так делаю, если честно. А сейчас тебя хотят забрать у меня. Ради чего мне жить целую вечность, скажи?
– Сколько нужно денег? – нахмурившись, спросил Мишка.
– Две тысячи в месяц, – грустно улыбнулась мама. – Моя зарплата. Почти моя зарплата. Если мы будем жить на улице, перестанем есть и найдем где-нибудь еще сто марок, то я смогу покупать лекарство.
– Ого! – невольно выдал Мишка. – Так много?
– Разве ты не видишь, сынок, как много людей стало поминать господа? – исступленно зашептала мама. – Всем, кому скоро уходить в Зазеркалье, становится страшно. Людям нужна поддержка, и мы заново вспоминаем, каково это, верить! Как бы ни успокаивали нас власти и эти дурацкие шоу из Зазеркалья, я не хочу туда, не хочу! Не хочу!!!
Она почти кричала, и это резануло Мишку по сердцу. Мама очень редко повышала голос, и если это случалось, значит, все было совсем плохо.
