Репей в хвосте - страница 3

Петюня действительно очень талантлив, и я была рада, когда его творчество наконец-то оказалось востребованным. Теперь он стал даже в какой-то степени знаменит. Несколько его полотен висели у меня в гостиной и неизменно привлекали внимание знатоков. Еще был портрет, но на нем Петюня сумел изобразить меня такой беззащитной, со всей мешаниной чувств… Я даже боялась себя на нем. Боялась вспоминать свое тогдашнее состояние, боялась вновь почувствовать, ощутить… В общем, я повесила картину в своей спальне, и мало кто ее видел, хотя, наверно, это была одна из лучших его работ.

Короче, Натка уезжала, а через два дня мы с Перфильевым должны были отправиться с правительственной комиссий в Чечню, а потом еще и в Дагестан. Причем ехала я туда по личной просьбе человека, которому отказать было невозможно, да мой шеф мне бы этого и не позволил… И хотя вернуться мы должны были максимум через неделю, положения это не спасало — мне так и не удалось найти кого-либо надежного, чтобы я могла доверить ему своего малолетнего Вождя Краснокожих даже на столь короткое время. Поэтому, когда Перфильев в шутку предложил рассмотреть кандидатуру, предложенную самим Васькой-младшим, я даже не рассмеялась.

— Похоже, это единственный вариант.

— Ты что — того?! — Василий-старший покрутил пальцем у виска.

— А что мне остается? Этот хоть согласен. И его знают в школе. Можно поговорить с директором… Узнать… В конце концов, это всего на несколько дней… — я жалобно улыбнулась.

— Он ограбит квартиру, а малого продаст на органы!

— Типун тебе на язык! А потом, во-первых, красть у меня нечего, кроме Петюниной мазни, а во-вторых, любой черный медик сбежит от твоего крестника через пятнадцать минут.

— Совсем дурочка… Может, все-таки попробовать поговорить с твоими родителями?.. — Повисла пауза, плотная и противная, как холодная манная каша. — Прости…

Больше эта тема не поднималась, хотя после того, как я отошла, чтобы позвонить, мне показалось, что сукин сын продолжает ворчать себе под нос что-то о моем упрямстве и очевидной для любого нормального человека необходимости давным-давно помириться…

Эта история была ровесницей Наташки, а последующее течение жизни лишь углубило пропасть, образованную той давней ссорой. Да ее и ссорой-то назвать нельзя. Все много серьезнее… Впрочем, маму было бы грешно обвинять в чем-либо, кроме слабохарактерности и полного подчинения воле, мыслям и убеждениям отца. Он же другое дело. Кадровый военный, прошедший все военные конфликты последних лет, а теперь, как я слышала, отправленный на пенсию, что, конечно же, не прибавило ему добродушия и мягкости, он всегда отличался идейной бескомпромиссностью танка. Раз решив что-то для себя, отец, подобно своему десантно-штурмовому батальону, которым командовал последние годы перед выходом в отставку, шел напролом, невзирая на жертвы и разрушения… Сейчас он осел на своей огромной даче в Болшево. Она досталась ему еще от моего деда — тоже военного, в свое время занимавшего довольно высокий пост в иерархии страны, азартно строившей коммунизм, и, кстати, тоже знаменитого ослиным упрямством. Черта характера, которая, по всей видимости, являлась наследственной в нашей семейке…

Эта же бескомпромиссность отца сделала меня — его вышедшую из повиновения младшую дочь — столь терпимой к людским слабостям и чужим убеждениям. Я всегда была готова дать другому шанс, простить ошибку и позволить жить своей жизнью… Часто в ущерб себе же. Дура!