– Ну, знаешь! И как, по-твоему, я должна на это реагировать?
– Не знаю. Прости, не понимаю сам, что говорю. Давай не будем продолжать этот разговор. Я не привык к таким разговорам. Мне до сих пор порой не верится, что все это происходит на самом деле.
– Что именно?
– Все: ты со мной, у нас дети. Мне и во сне такое не снилось. Я даже говорить об этом боюсь, думать боюсь, насколько я счастлив. Счастье хрупко, Нина, оно тишину любит. Не будем ничего говорить.
– Ну, хорошо, – растерянно согласилась Нина. – Не знала, что ты так к этому относишься. Но, думаю, ты прав. На самом деле, я тоже боюсь. Боюсь однажды проснуться и обнаружить, что это был сон – прекрасный, мучительный, но сон…
***
Петр Кливерт, изнывая от жары, развалился на скамье у озера Ивного, уже около часа ожидая появления Кронса. Министр связался с ним ранним утром, объявив, что у него есть новости об Оле. Отвечать на вопросы декабриста по коммуникатору Кронс отказался, попросив набраться терпения еще на три часа. Петр терпел два, нервно измеряя пространство гостиной шагами туда-сюда, а потом сорвался и бросился к назначенному месту на час раньше.
Жена лидера декабристов исчезла больше двух месяцев назад, и ни одна попытка разыскать ее результата не принесла – Оля как сквозь землю провалилась. Вначале Петр страстно хотел возвращения жены, готов был пойти на что угодно, лишь бы помириться с ней и снова жить вместе. Он готов был принести извинения и даже пообещать контролировать свое поведение в будущем, чтобы не задевать чувства жены без особых причин, лишь бы она согласилась дать ему еще один шанс. Так Петр думал первые недели две, а потом вдруг начал чувствовать раздражение и совсем расхотел продолжать поиски сбежавшей жены. До середины июня декабрист беспробудно пил, злясь на весь свет, но больше всего на Олю, ее упрямство, из-за которого – Петр не сомневался, что причина была исключительно в ее упрямстве, – никаких сведений о жене он так и не получил. Отупение накрыло Кливерта с головой, его жизненная плоскость стремительно падала к горизонту, пока однажды министр лояльности не обратил внимания на регулярное отсутствие Петра на заседаниях расширенного совета. Кронс быстро выяснил причину «саботажа донным деградантом общественных проблем», как однозначно определил сенатор Никеров позицию отсутствующего, и пятнадцатого июня заявился к Кливерту домой. Найдя исполкомца в состоянии полной невменяемости, а дом окончательно загаженным, министр вызвал клининговую службу и реанимационную бригаду. Два дня Петра выводили из похмельного состояния в реабилитационной клинике Небес всеми возможными способами, потом неделю держали на восстановительной терапии, после чего отпустили.
Вернувшись домой, Петр обнаружил стерильное и совершенно пустое пространство своего жилища, красноречиво подтверждавшего статус одинокого человека. На кухонном столе лежала записка от Кронса с просьбой связаться с ним сразу по возвращении.
Кливерт позвонил. Виновато путаясь в словах, принес извинения за причиненные неудобства и поблагодарил за помощь. Хотел спросить, не знает ли министр случайно что-нибудь о его бывшей жене, но не осмелился. С того самого дня, как Петр не решился произнести имени Оли, прошло еще тридцать два, должным образом изменивших жизнь декабриста: Кливерт пришел в себя, возобновил участие в работе совета и стал выглядеть обычно-нормально, производя на других впечатление человека, в целом благополучного. «Можно и так жить», – решил Петр и перевернул неприятную страницу прошлого.
