– Ага. – К нашему светскому рауту присоединился Балу. Сделал это он тихо, что было очень странно, учитывая его характер. Балу задумчив и погружён в себя. – Гарнизон Донецка никаких приказов не получал. Стоим, где стояли, делаем, что делали. Кстати, ты в прорубь окунаться будешь? На выходных Крещение.
– Делать мне больше нечего. Да и где тут окунаться?
– А на Карловке! Самое козырное место. Я в прошлом году именно там и окунался.
Балу громко ржёт. Мы его в этом поддерживаем. Весь «тонкий» сарказм его слов предельно ясен каждому из нас: Карловка уже несколько месяцев – вражеский тыл. Который находится всего-то в двадцати пяти километрах от того места, где мы курим.
– Кстати, Шекспир… – Кипиш задумался. – Твой друг Таксист сейчас охраняет министерство транспорта. Ну, вот и встанешь вместе с ним, раз других приказов нет. Тем более, что, по нашим данным, оно у укропских ДРГ-шников в первоочередном списке.
– Это ещё почему?
– Да кто их знает, древних укров.
Ловлю себя на том, что тяну из пачки третью сигарету. Коротко выругавшись, прячу обратно и, выйдя из курилки, спускаюсь в холл казармы.
– Привет, Воробей! – здороваюсь с дневальным. – Как твоё ничего?
– Как видишь. Домой не отпускают. – Воробей красноречиво поглаживает бороду. Когда он идёт домой к жене, он её сбривает. Супруга Воробья в этом вопросе непреклонна, как Великая китайская стена.
Дверь хлопает, и в казарму шатающейся походкой заходит Саня. Боец родом из Снежного, осевший в Донецке не так давно, но успевший повоевать и здесь, и в родном Снежном. Он возвращается из увольнения. И он пьян. Мертвецки.
– Здорово, пацаны! – Он улыбается во все зубы, оставшиеся у него после сорока с лишним лет жизни.
– Не понял, Саня! Ты чё? – После минутного ступора я прихожу наконец в себя.
– Через плечо, Паша. – Саня продолжает широко улыбаться. – Кухня и сортир.
– Чего? – не понимаю я.
– Кухня и сортир. – повторяет он. – От моего дома остались кухня и сортир. Я бомж, пацаны…
Он поворачивается и бредёт в свой кубрик, тяжело опираясь на перила.
Мы молча смотрим ему вслед.
* * *
Вечер субботы. Казарма живёт своей жизнью, несмотря ни на что. Как, в общем-то, и весь город. Тем более что бомбардировка, длившаяся без малейшей передышки почти четыре дня, даже как-то поутихла. Мы с Таксистом полтора часа как приехали из министерства транспорта, где наши обязанности по большей части свелись к непонятному сидению перед мониторами камер наблюдения и открыванию ворот. Впрочем, пара вооружённых людей в холле практически гарантированно отвращала большинство злоумышленников от мысли «желать странного». Ну, а штурма здания многочисленной группой спецназа и не ожидалось. Так что, возможно, наше присутствие там и имело некий смысл. Впрочем, осознание этого не поднимало нам настроения: быть охранниками нам не то чтоб очень нравилось.
Есть не хотелось, и я решаю чуть отложить ужин. Захожу в курилку. Там курят Крот и Боня – совсем молодой парень, боевое крещение получивший под Славянском. Здесь много таких, как он, – пацанов, ставших солдатами. Это не хорошо и не плохо. Это реальность того слоя Сумрака, в котором мы находимся. Спорить с ней бесполезно. Да и смысла нет.
Здороваемся, я чиркаю зажигалкой и делаю первую затяжку. Краем глаза вижу в дверной проём Кипиша, шедшего по расположению с телефоном в руке и вдруг застывшего столбом. Он молча и сосредоточенно слушал то, что говорили ему из телефонной трубки. И не двигался. Вообще. Это длилось всего несколько секунд, после чего он резко убрал трубку в карман, выпрямился и очень громко произнёс (именно произнёс, но так, что, казалось, его было слышно в каждом уголке здания):
